Темница тихого ангела - Екатерина Островская

– Мой бог! – воскликнула она, конечно же, на английском, так как давно не говорила по-русски. – Зачем тебе? Я понимаю, что интересы бизнеса… прости, интересы творчества вынуждают лететь. Но если без этого визита можно обойтись, почему бы тебе не отказаться? Грязь, нищета, преступность, некачественные продукты, да и те наверняка по талонам. Ты рискуешь здоровье загубить. Потом на лечение никаких денег не хватит.

Она вздохнула и положила руку на левый бок.

– Сегодня всю ночь плохо спала. Печень, наверное.

Тут Ирина Витальевна вспомнила, с какой стороны находится печень, и как ни в чем не бывало быстро переложила ладонь на другой бок и вздохнула еще раз. Посмотрела в большое зеркало на свою фигуру, явно осталась довольна тем, что увидела.

– Так ты надолго?

Николай пожал плечами: он и сам точно не знал.

– Как получится. Если тебе нужны деньги, то…

– Просто мне неудобно просить у Дастина: он в своей редакции зашивается. У его журнала проблемы с реализацией тиражей.

– Сколько тебе надо? – спросил Николай.

Теперь уже мать пожала плечами.

Торганов достал из внутреннего кармана чековую книжку и выписал чек на десять тысяч. Ирина Витальевна при этом отвернулась, показывая, что сумма ее не интересует.

– В Петербург заедешь? – спросила она, опять глядя на свое отражение в зеркале.

– Хотелось бы.

Николай протянул чек, Ирина Витальевна приняла его, быстро взглянув на неровный почерк сына.

– Как хорошо, что у тебя все так удачно сложилось, – вздохнула она в очередной раз, искренне радуясь успехам сына. – Теперь не мы, а ты можешь помогать нам.

Явный перебор: муж матери Дастин Кейн не был ни бедным, ни жадным.

– Будь осторожнее там, в России, – еще раз напомнила Ирина Витальевна, – много наличных не таскай при себе, с девушками тоже поаккуратнее: знаешь, сколько там авантюристок, мечтающих подцепить богатого иностранца!

Она обняла сына и шепнула ему в ухо:

– Будешь в Петербурге, воздержись от визита к отцу. Я, конечно, не могу требовать, но все же прошу прислушаться. У него теперь другая семья, другие дети – он забыл о тебе. Но наверняка наслышан о твоих успехах. Начнет денег просить, а ты ведь такой добрый и наивный…

Материнское напутствие больше смахивало на приказ. Наконец Ирина Витальевна отстранилась и произнесла уже громко и зло:

– Не давай ему ничего, как бы он ни просил. А то этот неудачник сделает из тебя дойную корову.

Он зашел к матери попрощаться, но сейчас уже жалел об этом. Можно было обойтись и телефонным звонком. Придется выслушивать то, что он уже слышал неоднократно. Мать не любила вспоминать свое советское прошлое, но уж если вспоминала, то потом не могла остановиться, рассказывая о тех годах с каким-то мрачным упоением.

– Вспоминать не хочется, – произнесла она привычную фразу, – ведь всю семью на себе тащила, пахала с утра до ночи… Работа адская, а у меня еще ребенок на руках и муж, который хуже ребенка…

– Ник, ты не за рулем? – спросил заглянувший в комнату Дастин. – Давай по сто граммов виски.

Он словно почувствовал, что Николаю нужна помощь.

– А мне сделай «дайкири», – попросила Ирина Витальевна, – только, умоляю, не клади много льда.

Дастин вышел, и слышно было, как он произнес по-русски, вспомнив полюбившееся выражение: «На посошок».

До отлета в Россию оставалось два дня.

– А может, и мне виски выпить? – спросила мать у Николая. – Когда мы еще увидимся?

Ирина Витальевна все же решила проводить сына, отправилась с ним в аэропорт Джона Кеннеди. Дастин Кейн тоже не захотел оставаться дома. Втроем они стояли в длинном зале, по которому бесконечным потоком двигались люди.

Мать посмотрела на большой кожаный чемодан, с которым Николай отправлялся в Россию, и посоветовала:

– Глаз с него не спускай. Особенно когда в Петербург прилетишь. И вообще, зачем тебе такой дорогущий чемодан? Купил бы какой-нибудь неброский – из пластика или кожзаменителя. Не так ли, Дастин?

– Что? – не понял думающий о чем-то другом мистер Кейн. – Конечно, ты права. Я бы тоже хотел сейчас улететь в Россию.

– Зачем тебе Россия? Что ты там забыл?

– Мне было там хорошо, – ответил Ирине Витальевне американский муж, – там жила женщина, которую я любил, и она тогда меньше всего думала о качестве чемоданов.

Вскоре объявили посадку.

Мать обняла Николая и напомнила:

– К отцу лучше не ходи. Можешь себе жизнь поломать. Неудачники – они ведь заразные.

За шестнадцать лет двор его детства почти не изменился, и Николай тут же все вспомнил. Разве что разрослись кусты возле домов и деревья вымахали. Деревянная зимняя горка – судя по облупившейся краске, та же самая, что и прежде, – возвышалась на детской площадке. Скамейки с выбитыми рейками прятались под ветками акаций. Вокруг скамеек земля вытоптана, тут же валялись бутылки и алюминиевые пивные банки. Солнце отражалось в лужах, оставшихся после недавнего ливня, по ним плыли облака и сорванные ветром желтые цветки акаций. Во дворе не было играющих детей, и только редкие прохожие пересекали его, стремясь более коротким путем добраться до станции метро. Вид был унылый и пустынный.

Только запах остался неизменным. Щемящий запах детства – смешение аромата цветущих одуванчиков на газонах, едкого духа недавно выкрашенных стен парадных, затхлого смрада подвалов. Пахло обедами, которые готовили хозяйки за обитыми потертым дерматином дверями.

В квартире бабушки никого не оказалось. Николай несколько раз надавил на кнопку звонка, а потом, приложив ухо к дверной щели, прислушался. Приглушенный стенами хрип звонка пробежался эхом по комнатам – и никаких других звуков.

Торганов прислонился к стене, но тут же отстранился и на всякий случай стряхнул пыль. Сел на свой чемодан и обвел взглядом лестничную площадку. Четыре квартиры, в них живут люди, имена и внешность которых он не помнит. Что-то всплывало в памяти, какие-то события и разговоры, но вспоминалось так нечетко, будто он бывал в этом доме редко и мимоходом. На этой площадке жил его одноклассник, но Торганов даже его фамилию помнил смутно. Может, и не стоило приезжать сюда, может, надо было лететь прямым рейсом в Москву, чтобы не сидеть сейчас на чемодане возле ободранной двери в детство и не мучиться, пытаясь вспомнить то, что и не нужно знать.

Отец, вероятно, на работе. Ему пятьдесят пять. Если у него новая семья, очевидно, и жена тоже работает. А бабушка? Жива ли она? В последний раз Николай разговаривал с отцом по телефону лет семь назад, когда у него еще только начиналась совместная жизнь с Джозефиной. Потом у отца сменился номер телефона, и Николай даже не пытался узнать новый, отправлял иногда запечатанные в конверт открытки с поздравлениями к Новому году или к Рождеству. Отец поначалу писал часто, потом все реже, а за два последних года – ни одного послания от него не было. То ли ему надоело отправлять письма в никуда, то ли обиделся на невнимание сына, а может, понял, что не нужен ему, и не хотел навязываться со своими проблемами, со своей бедностью, наконец.