Пятая весна - Виктор Александрович Стариков

молоко. О ее ноги терся пестрый, как яшма, котенок.

Умывшись, Сергей вошел в свою комнату и застал в ней девушку. Она стояла у письменного стола и рассматривала его этюды. Нюра не слышала шагов.

Сергей подождал, потом спросил:

— Нравятся?

Она вздрогнула и резко обернулась.

— Ведь это Егоша? — тихо спросила Нюра, показывая портрет мальчика с темными спутанными волосами и лукавыми карими глазами, сидевшего на камне, выставив острые исцарапанные коленки.

— Егоша?

— Сын сторожихи на каменоломне.

— Тогда Егоша.

— А это сорок пятый километр? — показала она на этюд полотна железной дороги и опушки, заросшей пылающим иван-чаем. — Ой, как хорошо! И все в два дня сделали?

— До хорошего тут далеко. Это только начало работы. Видите, — протянул Сергей рисунок мраморного карьера. — Камни получились мягкими, как из ваты. Не передал формы.

— Какой вы счастливый, — порывисто сказала Нюра. — Так хорошо рисуете!..

— Ну, уж и счастливый… — Сергей смутился, вспомнив горячие споры о своих рисунках в художественном училище. — Это вам кажется, что счастливый. Сделано мало, а толкового еще меньше.

Нюра доверчиво коснулась его руки.

— Пойдемте… Я вам показать хочу.

Сергей вышел вслед за Нюрой во двор, и она привела его в маленькую баню. В передней комнате — предбаннике — стоял небольшой стол, заваленный голубоватым змеевиком, а на полке виднелись фигурки из пластилина и начатые работы в камне.

Нюра нерешительно протянула Сергею снятую с полки фигуру. Работу можно было назвать «Секрет». Девушка рассказывала что-то по секрету подруге. Многое еще не было сделано, много было неверного, с нарушенными пропорциями тела, но главное в лицах, положениях фигур скульптор уже нашел. Трогало наивное и нетерпеливо-горячее желание поделиться чем-то важным с подругой.

Ободренная вниманием, Нюра протянула еще одну фигурку, почти законченную: лиса уносила в зубах растрепанного петуха.

Сергей подошел поближе и молча рассматривал работу за работой. Нюра с тревогой следила за выражением его лица.

Погрешности, а кое-где и робость, недоверие мастера к себе бросались в глаза. Смелее, скажем, надо было повернуть всю фигуру девушки, которая рассказывала о своем секрете, несколько тяжеловатой получилась фигура подруги. Но за всеми этими недостатками виднелся острый взгляд художника, дарование.

Сергей оглянулся и опять поразила его ясность глаз девушки. Она стояла, опустив руки; лицо разгорелось румянцем — она с волнением ждала приговора.

Сергей сел на скамеечку, поставил перед собой работы, более других поразившие его, и несколько минут молча смотрел на них. «Вот с кем придется работать, — думал он. — Такие фигурки и в художественном училище по сердцу бы пришлись».

— Расскажите о себе, — попросил он.

— О себе?

— Что делаете? Где учились?

— На заводе работаю. Письменные приборы делала, пепельницы…

— Вам это оставлять нельзя, — показал на фигурки Сергей. — Это ваше призвание.

— Правда? — спросила Нюра счастливым голосом. Девушка с светлыми, возбужденными от похвалы глазами стояла, прижав ладони к щекам. Сергей почувствовал себя взрослее Нюры, опытнее, и ему захотелось сказать девушке особенно ободряющие слова, да она и заслуживала их.

— Да, да, — подтвердил Сергей. — И обязательно учиться надо. Многому… Вы где учились?

— В ремесленном…

— Этого мало. Поступайте в художественное училище.

— Брат в армии, — виновато ответила Нюра. — Маму оставить нельзя, видели, какая она старенькая. А вот вернется брат, я и поеду учиться. Он мне так и пишет…

— Это разумно. Но работать над камнем продолжайте.

— Вы говорите: продолжайте… — и в голосе девушки зазвучала горькая обида. — А на заводе и слушать не хотят. На плиты поставили.

— Какие плиты?

— Мраморные. Для электростанций. План завод не выполняет, и всех камнерезов в цех послали. И меня… Плиты шлифовать.

— Это неправильно. Вам надо резать.

— Я тоже говорю. А разве нашего председателя Федора Васильевича переспоришь? Ты, говорит, своих кошек и собак всегда успеешь сделать. А плиты надо в срок сдавать. Я ему говорю, чего же он их в срок не сдавал? Не твое, отвечает, дело.

— Верно — пусть он их сдает, А вам резать надо, глаз и руку тренировать.

— С ним и дядя Кузьма разговаривал. Он и его не слушает.

— Дядя Кузьма? Кто такой?

— О, — девушка ласково улыбнулась. — Самый старый у нас мастер. Теперь он на пенсии, зрение плохое, не работает. А как важный заказ придет, обязательно дядю Кузьму зовут. Федор Васильевич и на него кричит.

— А вы и сдались? — чуть насмешливо спросил Сергей. — Страшнее вашего Федора Васильевича и зверя нет? Руки опустили?

— Я не опустила, — возразила пылко Нюра.

— Как же не опустили… Послали вас на плиты, а вы в слезы. Слышал я, как вы вчера ночью плакали. Заступиться за себя не могли.

— Напрасно вы так думаете. Я, если хотите знать… — Она потупила голову. — И в райком ездила, рассказывала. Обещали там помочь.

— Да почему же такой у вас Федор Васильевич?

— Не понимает он камнерезного дела. Ему все равно, что́ артель делает, он даже брался камень для дорог бить. Да артель не позволила. Наше дело — мрамор.

Сзади кто-то кашлянул. Сергей обернулся и увидел Варвару Михайловну. Она стояла в дверях против света, и ее лица не было видно.

— Способная к камню у вас дочь, — сказал Сергей. — Но учиться ей надо.

— Учиться она пойдет, — ответила мать. — А вот сейчас ты ей помоги. Поговори с нашими людьми, растолкуй.

— Мне помогать не надо, — самолюбиво возразила Нюра.

— А ты помолчи, не мешай.

Сергей заметил на полке гроздь рябиновых ягод с тремя желтыми листочками, похожую на ту, что лежала в комнате на письменном столе.

— Бросили? — спросил он.

— Эту? Бросила. Принесла домой веточку и так захотелось сделать ее. Показала дяде Кузьме. Он говорит: «Начинай» и сургучную яшму подарил. А никак не получалось. Сколько я билась…

С улицы девичий голос позвал:

— Нюра! Идешь?..

— Ой, опаздываю! — встрепенулась Нюра. — Сейчас, Дуся! Вы сегодня на завод пойдете? — спросила она Сергея.

— Непременно.

— Посмотрите наши работы. Они все в шкафу у Федора Васильевича.

Она кивнула головой и исчезла.

— Помогите доченьке, — доверительно попросила Варвара Михайловна. — Слезы у нее не сохнут. А с Федором Васильевичем говорить, как воду толочь: брызги летят, а толку никакого.

…Низкий кирпичный корпус артельного завода стоял на краю поселка. Это был самый удивительный завод, какой пришлось увидеть Сергею: без труб и шапки дыма над ними, без подъездных путей. Зато к заводу тянулись электропровода, во дворе стояла понизительная подстанция, огороженная забором с колючей проволокой, а на столбах висели устрашающие таблички с черепом и двумя скрещенными костями.

Федора Васильевича не было в конторе, и Сергей пошел на завод.

В главном цехе тихо гудели электромоторы, слышались плеск воды и назойливое шипение, словно где-то из неисправной магистрали