Нехристь - Денис Алексеевич Шутов

ответил мужчина. — Ты очень умный. Не бойся, мы тебя скоро вытащим.

— Когда?!

— Очень, очень, очень скоро.

— А почему так с лифтом получилось? — решил выяснить мальчик. — Почему я никак не могу приехать к бабушке?

— Понимаешь, лифт — неточная наука. Его построили, но никто наверняка не понимает, как именно он может работать. Иногда барахлит, глючит. Может привести не на тот этаж, может — не в тот мир. Но взрослые обычно сразу видят ошибку, и просто уезжают, куда надо. А вот дети, бывает, выходят и теряются. Поэтому и установили технические ограничения, чтобы совсем маленькие не катались, — с сожалением закончил голос.

— Лифт меня вообще сначала в самый-самый низ увёз, — доверительно признался Крис. — Мне кажется, даже в ад.

С той стороны послышался смешок.

— В ад на лифте можно спуститься. Но ад — это всего один этаж. И далеко не самый глубокий. А тебя, наверное, бабушка бьёт? — неожиданно спросил мужчина. — В лифтах обычно теряются те, кому дома плохо.

— Иногда.

— А хочешь, мы её накажем?

— Как это?

— А как хочешь, — весело ответил голос. — Хочешь, просто поругаем, хочешь — ремнём, а хочешь, она тоже в лифте потеряется — навсегда. Не будет тебя больше мучить. Мы, лифтёры, всё можем.

— Правда?

— Правда. Ты только попроси.

— А можно сделать так, чтобы она вот как я застряла? На пару часиков? Чтобы поверила мне.

Из дырочек послышался вздох.

— Это, конечно, справедливо. Ты ведь из-за неё не можешь попасть домой — пусть и она из-за тебя не сможет. Только тебе после этого хуже станет — она решит, что это ты всё подстроил, и ещё сильнее лупить примется. Нет, надо чтобы она навсегда потерялась. Правильно?

Своим натренированным чутьём Крис внезапно уловил настрой лифтёра. Почти так же он угадывал смысл за бабушкиной деревенской белибердой — тогда речь оставалась неясной, зато намерения более менее расшифровывались. Сейчас же все слова были понятны, и всё же за ними словно на тоненькой верёвочке летал привязанным какой-то другой смысл — скрытый, спрятанный в непроницаемом облаке, и оттого явно не добрый. Мальчик понял, что его снова пытаются обмануть. Но не как это обычно делали родители — они обманывали его как ребёнка — очень глупо, вроде как с историей про то, что нельзя корчить рожи, а то таким на всю жизнь и останешься. Сейчас его обманывали как взрослого — говоря правду, или уж, во всяком случае, наполовину правду.

Причин, по которым он всей душой хотел отомстить бабушке, хватало: за зуботычины, за крапиву, за угрозы, за кашу, за то, что как-то раз лечила его мерзкой мазью «Звёздочка», горчичниками и банками, за шерстяные носки и свитеры, которые она специально вязала ему из особо кусачих ниток, за то, что она никогда не называла его по имени и обзывала крысой, за то, что она его совсем не любит, и за многое, многое другое. Но любое наказание со словом «навсегда» почему-то казалось слишком жестоким — даже для бабушки.

— Ну так что, наказываем твою каргу? — нетерпеливо переспросил лифтёр.

— Нет.

— Почему?!

— Я её сам накажу, когда вырасту.

— Не накажешь, — убеждённо проговорил мужчина. — Ты станешь взрослым и сильным, она — совсем старой и слабой. Ты её пожалеешь и простишь. Наказывать надо сейчас.

Крис задумался. Звучало дико: слишком трудно было поверить, что взрослый он простит бабушку. И всё же почему-то казалось, что на этот раз ему говорили правду. Неужели обиды удастся забыть? А потом в голову пришла совсем уж невероятная мысль: если он сможет простить бабушку спустя столько лет, за которые она точно сделает ему ещё уйму зла, то, получается, простить её прямо сейчас легче?

— Ты согласен?

— Нет.

— Ну что ж, — прошипел лифтёр, — если ты не желаешь покарать зло, значит ты сам — зло. А помогать злу мы не будем. Ты сгинешь в этом лифте, и о тебе больше никто никогда не вспомнит — даже родители!

А вот в это мальчик ни капельки не поверил. Мама и папа никогда его не забудут. И он обязательно к ним вернётся. Но сперва нужно вернуться к бабушке — точнее захотеть вернуться к бабушке. Крис знал, что от этого зависит его жизнь, но как только представлял злобное лицо своей мучительницы, её крики, занесённую для удара руку с ремнём… Он уже давно согласился перетерпеть все наказания, словно боль у зубного, но захотеть их не мог. А лифту, как видно, одной решимости — без искреннего желания — было мало. А может, волшебный механизм ощущал в самой глубине души мальчика чёрное, отчаянное убеждение, что даже под угрозой смерти нельзя сдаваться жестокой несправедливости.

Но тут Крис впервые подумал, что случится, если он всё-таки не сможет попасть домой. Не с ним — эти ужасы он давно успел вообразить — а с родителями. Особенно, с мамой. Он представил её заплаканное лицо, он представил, как они с папой кричат на бабушку… Вообще-то, мальчик часто фантазировал о чём-то таком: как противная карга мнётся, хмурится, надувает губы, но не осмеливается перечить и только кивает, виновато бубня, что «не права», и что больше так не будет. Однажды ради чего-то подобного он даже попытался отморозить уши. Но сейчас почему-то мальчик увидел всё по-другому: родители кричали не от гнева, а от отчаянья, а бабушка выглядела совсем старой, слабой и потухшей — казалось, когда она дослушает, то вернётся в свою комнату, ляжет на кровать и умрёт. И от этого зрелища почему-то не хотелось злорадно приговаривать «сама виновата» или «так тебе и надо», отчего-то хотелось, чтобы ничего подобного никогда не случилось. Отчего-то её стало жаль…

И Крис догадался, как должен поступить — он прямо сейчас, заранее, должен простить бабушку. Простить за то, что она с ним сделает, когда увидит: за её злобу, за оплеухи, за ремень, за всё остальное. Да, его ждёт несправедливость и жестокость, но только так он сможет спасти маму и всю семью от ужасного горя. А простить бабушку и вправду не очень трудно, ведь на самом деле она просто не понимает, что творит, не понимает, что наказание,