Расмус, Понтус и Растяпа - Астрид Линдгрен

– Эй, у тебя что, сычуг болит? – сочувственно спросил Расмус.

– Оставь меня в покое, – отрезала Приккен, вздохнула и снова умолкла.

Расмус забеспокоился:

– Что случилось, почему ты вздыхаешь?

Приккен подняла голову, в глазах у неё стояли слёзы:

– Ты не можешь чуть-чуть помолчать? Пей своё какао и не болтай.

Расмус послушался. Он тихо сел и начал есть, но краем глаза то и дело поглядывал на сестру, и его беспокойство росло. Он любил, когда все радовались, и не выносил, если кому-то из домашних было грустно, да ещё по непонятной причине. Конечно, Приккен часто выводила его из себя, а поскольку характер у неё был такой же бешеный, как и у самого Расмуса, ссорились они яростно. И всё же Расмус любил сестру гораздо больше, чем могло бы показаться, и совершенно не мог видеть, как она сидит, уставившись в чашку, словно на плечи ей вдруг свалились все горести мира.

– Приккен, пожалуйста, скажи, что случилось? Я же волнуюсь. Чего ты плачешь?

Приккен снова подняла заплаканные глаза и потрепала Расмуса по щеке, точно хотела сначала сказать жестом то, что после сказала словами:

– Прости, братик. Ты не волнуйся. Просто между мной и Юакимом всё кончено.

Расмус почувствовал огромное облегчение.

– Всего-то? – удивился он. – И ты из-за этого? Ты же меняешь их как перчатки.

Приккен горько улыбнулась:

– Ты ещё слишком мал, чтобы понять. Ты не знаешь, как я люблю Юакима.

Тут глаза у неё потемнели:

– Точнее, любила. Теперь я его ненавижу. Он сломал мне жизнь.

– Сломал жизнь? – ужаснулся Расмус.

– Да, сломал. И испортил мне весь вечер.

Расмус молчал. Если хочешь что-то узнать, не спрашивай лишнего.

– Он просто дурак, – горячо проговорила Приккен.

Расмус закивал:

– Конечно, я всегда так считал.

Но вот этого уже не стоило говорить. Приккен возмутилась:

– И вовсе он не дурак!

Потом ещё секунду подумала, и глаза у неё стали ещё темнее:

– Да нет, дурак. Самый настоящий. Видеть его больше не хочу. Могу рассказать, что случилось, если тебе интересно.

Расмус заверил, что ему интересно. И Приккен с негодованием начала рассказ.

Оказывается, у отца Юакима была коллекция старинного серебра, самое большое собрание в Швеции, и в этой коллекции был кофейник семнадцатого века, который стоял себе за стеклом в маленькой комнате… Вот чёртов Юаким!

– И что он сделал с кофейником? – заинтересовался Расмус.

– Глупый, при чем тут кофейник, – отмахнулась Приккен.

Однако выяснилось, что другой парень, по имени Ян, тоже из ансамбля «Синг-Сонг», влюбился в Приккен.

– Так, может, тебе пока влюбиться в него? – предложил Расмус.

– В Яна-то? Он дурак ещё хуже Юакима. Да и вообще, хватит с меня!

Словом, этот Ян захотел посмотреть на кофейник, и они с Приккен пошли в маленькую комнату, и Ян… Боже, вот болван!

– Что, он разбил кофейник?

– Ну что ты привязался к кофейнику?! Он поцеловал меня, вот что он сделал!

– Ужасно, – согласился Расмус.

И как раз тут Юаким вошёл в комнату и всё неправильно понял. Он решил, что Приккен сама захотела целоваться.

– Сама захотела целоваться, – повторил Расмус, точно не поверив своим ушам. – Кому такое взбредёт в голову?

– Я же говорю, он дурак, – продолжала Приккен. – А знаешь, что он сказал Яну? «Можешь целовать Приккен сколько влезет, только не в моём доме. Использованные вещи мне здесь не нужны!» – Голос у Приккен задрожал: – «Использованные вещи», ты представляешь?

– Ну так и хорошо, что ты от него избавилась, – недоумённо ответил Расмус.

Тут Приккен снова расплакалась:

– Ах, ничего ты не понимаешь, ты ещё слишком мал!

Это Расмус уже и сам заметил. Он намазал на хлеб масло и джем и собирался отправить всё это в рот, как вдруг до него дошло:

– Ой, так ведь теперь ты тоже попадёшь в «Формуляр ненужных вещей»!

– Этого-то я и боюсь, – простонала Приккен. – Лучше умереть, чем торчать в этой кошмарной тетрадке со всеми остальными дурами!

– А ты бы попросила назад свою фотографию, – сказал Расмус.

– Я так и сделала, – кивнула Приккен. – Но он только ехидно рассмеялся и сказал, что оставит её на память. Он сказал… – И Приккен опять принялась плакать.

По четвергам папа уходил на работу только к десяти, поэтому родители обычно вставали попозже. Но в этот день они уже проснулись, и из ванной послышалось папино громкое пение.

– Не говори им ничего, – быстро прошептала Приккен.

– Ясное дело. Да мне ведь уже и в школу пора.

Растяпа отчаянно заскулил. В его карих глазах ясно читался упрёк: хозяин собрался уйти без него. Расмус наклонился и погладил пса:

– Что поделаешь, Тяпа. Учителя ведь жить без меня не могут!

Расмус взял книги и побежал в школу. На крыльце он остановился помахать Растяпе. Тот, как обычно, смотрел в окошко Расмусу вслед. Но сегодня, видно, окно было плохо закрыто – оно вдруг распахнулось, и Растяпа с восторженным лаем спрыгнул на лужайку прямо к Расмусу. Лай, очевидно, должен был известить хозяина о том, что окно было открыто очень кстати.

– Знаешь что, Растяпа? – усмехнулся Расмус. – Подозреваю, ты сам его открыл.

Растяпа продолжал лаять, словно хотел сказать, что ему единственный раз в жизни удался подобный трюк. Но хозяин без всякого милосердия вернул его обратно в заключение.

Расмус отнёс пса на кухню и, поздоровавшись с мамой, сказал:

– Я уже убегаю. Пожалуйста, закрой как следует окошко, не то Растяпа выскочит.

И сразу забыл о собаке и побежал в школу, думая только о рубце, книжке, сетке и сычуге. Правда, о Приккен он тоже думал, и эти мысли его так беспокоили, что Понтус при виде Расмуса встревожился, уж не заболел ли он.

– Это не я, это Приккен, – вздохнул Расмус.

– А что у неё болит? – спросил Понтус.

– Душа. – Расмус скорчил печальную физиономию. – С этой любовью одни неприятности!

– У Приккен неприятности?

– Ещё какие!

И Расмус все рассказал Понтусу. Иначе он поступить не мог.

Во-первых, он знал, что Понтус будет молчать как рыба. Во-вторых, у них никогда не было секретов друг от друга. А в-третьих, в голове у Расмуса уже зрел план, для осуществления которого ему нужна была помощь Понтуса.