Самосожжение - Инна Тронина

Брайнин всё обдумал заранее и теперь был настроен решительно.

– Кстати, это не самое любимое украшение кузины. Оно напоминало ей об упущенных возможностях и воспринималось как подачка. Дина отдала кольцо на хранение в мой магазинный сейф, так как опасалась держать его дома. С тех пор прошло полгода, и Дина ни разу про кольцо не вспомнила. Так что не волнуйтесь – проблем здесь не будет.

– Подождите! – Озирский вертел футляр так и этак, жалея, что нет света, и потому грани бриллианта не играют. – Дина вполне может не одобрить ваше обращение в агентство. Откажется платить по счетам, потребует кольцо назад. Ведь она – законная владелица ювелирного изделия.

– Я сестру знаю! – отрезал Брайнин. – Да, она погрязла во всевозможных пороках, но в то же время предана семье, родным. Знает, что и мы ей плохого не сделаем. Поднять скандал из-за кольца – значит поставить под удар меня. А на это она ни за что не решится. И вообще по жизни она в долгу не остаётся. – Эта фраза прозвучала в устах Ильи двусмысленно, даже угрожающе. – Это касается не только денег. Если вас насторожила фраза, что Дина может в любой момент раскапризничаться и потребовать вернуть сумму, то это приемлемо лишь между родственниками, дома. Спасите её, дурёху, умоляю! Нет таких денег, которые мы пожалели бы ради неё…

– У Дины есть адвокат? – спросил Андрей, сжимая в кулаке футляр с кольцом.

– Нет, она адвоката не требовала. И даже когда ей предложили, ответила отказом. Сама себя защищать тоже не собиралась. Если действительно она Стаса убила, то, наверное, считает себя не достойной защиты. Но, с моей точки зрения, это неверно, глупо. Даже у Чикатило был защитник. Право на квалифицированную правовую помощь человек имеет вне зависимости того, совершил он преступление или нет. Только Дине всё это трудно объяснить. Она слушает нас с Галькой и то же время не слышит. Не желает слышать!

Илья постукивал кулаками один о другой, и будто бы разговаривал сам с собой, а не с нами.

– Возможно, она мстит за то, что моя мать вызвала «скорую» и не дала последовать за Стасом. Но ведь вечно молчать нельзя, нужно выбираться из сложившейся ситуации. На месте матери я поступил бы точно так же. Дина это понимает и издевается над нами. Мол, побегайте, поскулите, раз засадили в тюрьму! Упоминаний о своей любимой тёте не переносит, и я её тоже понимаю. Трудно быть объективным, находясь в кошмарной камере. Там вместо двадцати женщин сто сидит. На всех – один унитаз, один умывальник. Жара, вонь, вши, чесотка, чахотка… В «Бутырках» заключённые заживо гниют. Да вы и сами знаете. Двести двадцать пять лет тюрьме, и ни одного ремонта. Непонятно, на что Динка надеется, когда на допросах в молчанку играет. Её ведь не выпустят, а просто забудут. И просидит там хоть год, хоть десять – кому какая разница! Одну бабу при нас освободили оттуда. Ей двадцать три, а выглядит на пятьдесят. Все её обступили, стали спрашивать, как там и что. Она ответила: «Круглые сутки табачный дым, немытыми телами воняет. Спят по очереди на нарах, тут же сушится бельё». Мы с Галей долго вокруг тюрьмы ходили, смотрели на решётки, на грязные стёкла. Думали, как же там наша Динка. Мать до последнего дня туда ездила, нас в очередях подменяла…

Илья опять закурил. Озирский сидел неподвижно, изучая драгоценное кольцо. А я так хотела спать, что потеряла ощущение реальности происходящего вокруг.

– Последние новости из Москвы следующие. Галя по телефону сказала, что следователь собирается отправить Дину на экспертизу в институт Сербского, потому что сомневается в её вменяемости. И вот там Динка окончательно сгинет – хоть в зоне, хоть в дурдоме. Мы так и не узнаем, что случилось с ней и Стасом. Со свекровью Софьей Ксенофонтовной у Гали и так не идеальные отношения были. А теперь та постоянно напоминает, что сестра невестки сидит в тюрьме за убийство. Если распадётся Галина семья. Может произойти ещё одна трагедия. Без Игоря Галя точно жить не сможет…

– Вы за последний год часто виделись с Диной или общались больше по телефону? Заметили в её поведении какие-то отклонения? – отрывисто спросил Андрей, вытирая лицо носовым платком.

– За год раз десять с ней встречался, не больше. Галя – чаще, но тоже не каждый день. Сама Дина инициативу не проявляла. Найдётся в чей-то день рождения, подарит дорогую вещь и снова пропадает. А поведение? Кидалась из крайности в крайность. Дина то светилась от счастья, пересыпая в ладонях свои украшения, то заявляла, что противна сама себе. И что в бомонде грязи больше, чем в подворотне…

– Понятно. – Озирский встал со стула, давая понять, что аудиенция окончена. – В тюрьме она не хочет говорить, а дома, возможно, отойдёт. Если была в состоянии клинической смерти, может лишиться рассудка. Поэтому и не воспринимает логические доводы. В камере ей, конечно, несладко. Детоубийц там не жалуют. Но почему-то Дина не хочет покидать тюрьму, иначе не стала бы злить следователя. Подобное поведение и до института Сербского, и до Сычёвки довести может, если меры не принять. А Сычёвка пострашнее любой колонии, уж поверьте мне, Илья Маркович!

– Дина при первом же свидании заявила, что мы напрасно дёргаемся. Как только сможет, сразу же повторит суицид. А я Дину знаю – она начатое привыкла доводить до конца…

– У неё были затруднения в личной жизни? А проблемы со здоровьем? Конфликты с законом? Или Дина беспокоилась за свою безопасность? Боялась, пряталась, жаловалась? Брала в долг или давала другим? Ревновала или сама являлась объектом ревности? Вот что интересно.

– Здесь я мало что могу сказать… Дина решила продать роскошную квартиру на Тверской и купить другую. А ведь никаких материальных затруднений, насколько я знаю, у неё не было. Дважды попалась на удочку мошенникам, потеряла солидную сумму. А поскольку квартиру на Тверской успела продать, осталась без жилплощади. Поленилась как следует проверить, в какие риэлтерские фирмы обращается, и оказалась фактически на улице. Но Галина готова была принять сестру, и я бы не возражал. Потом возникли бы новые возможности. Вещи, мебель Дина продала. Выручку перевела в доллары и положила в банк. Почему решила уехать из квартиры, не говорила. Больше ничего вспомнить не могу. Дина даже с Галей не откровенничала, а уж со мной-то…

Под потолком, щёлкнув и застрекотав, вспыхнули шесть ламп дневного света. Андрей свистнул, я захлопала в ладоши, и даже Илья повеселел. Озирский опять открыл коробочку, и кольцо мгновенно преобразилось. На бархате вспыхнул сначала красный огонь, потом он превратился в синий, и, в конце концов, бриллиант засиял прекрасной льдистой звездой.

– Добрая примета! – Озирский будто бы разом скинул с плеч груз дневной усталости. – Подстанцию починили, и мы получили возможность пользоваться плодами прогресса. Вы хотите, чтобы Дине изменили меру пресечения?

– А это возможно? – Брайнин даже поперхнулся. – Она же…

– Подозревается в убийстве, хотите сказать?

– Даже обвиняется, – пробормотал потрясённый Илья.

– Выход всегда можно найти – было бы желание. Подумаем.

Окно сразу стало тёмным, и шеф опустил жалюзи, чтобы нас не видели с улицы.