Маленький ад для двоих - Елена Богатырева

Пока Старик возился по вечерам у детской кроватки, Ольга хандрила. Порядок в большом пустом доме наводила сухопарая дама средних лет, которая хозяйничала у Старика еще до его женитьбы. Поговорить с ней не удавалось. На любое обращенное к ней слово она поджимала губы и прятала глаза. Буркнет что-нибудь в ответ — и след простыл. Пошла шуршать по лестницам чистым бельем, пахнущим лавандой, щеткой тихонько двигать, перьями сметать пыль с диковинных растений. В саду крутился садовник — глухонемой. Он все время улыбался Ольге, но разговаривать с ним можно было только знаками. А сухопарая дама, готовя обед, запиралась на кухне.

Старик пытался увлечь чем-нибудь жену. Но ей все было не интересно. Она умирала от скуки. А однажды, когда он, придя с работы, занял свой пост у детской кроватки, сбежала.

Старик был тогда слишком ослеплен своим счастьем. Гуканье малыша, его такой удивительно сообразительный взгляд, то, что он так похож на Ольгу, а самое главное то, что в этом крохотном создании течет его кровь, — все это завораживало, заставляя на долгие часы забывать обо всем на свете. Он понял, что Ольга куда-то уходила, только когда она вернулась. И понял не потому, что она стояла в плаще и в шапочке, а по ее взгляду. Взгляд был совсем чужой. Она притащила за собой в дом тот враждебный, отвратительный мир, который лежал за глухим забором.

— Я была у подруги, — сказала она, излучая жестокую радость, и вопросительно посмотрела на него.

Он не ответил, и она вышла в другую комнату. Когда он обернулся к детской кроватке, то понял, что счастье покинуло его раз и навсегда и вряд ли вернется когда-нибудь. Мыльный пузырь его лопнул и рассыпался разноцветными брызгами. Старик посмотрел на сына и решил, что, кроме этого маленького мальчика, у него в мире нет ни души. Нет и никогда не будет. Но эта душа — его.

…Дальше началась тягучая полоса существования, которое не так-то легко сбросить с плеч. Ольги уже не было. Несмотря на то, что она по-прежнему ходила из комнаты в комнату, копалась иногда в саду и учила во дворе двухлетнего малыша ездить в огромной детской машинке, которую сделали на заказ. Это было время, когда они говорили друг другу совсем не то, что думали, а прямо противоположное. Если один внутренне взрывался: «Черт побери! Да сколько же можно?», то вслух говорил: «Ничего, родная» или «Ты устал, дорогой?». Это была жуткая игра, от которой и впрямь можно было свихнуться.

Однажды, вернувшись с работы, он увидел собранные чемоданы.

— Я ухожу.

— Да, ты уходишь, — сказал он ей.

— Я ухожу с Алькой.

— Нет, Алька остается дома. Ты уходишь одна.

На что он надеялся? Что она испугается, останется? А о чем думала она? Что сможет пойти в милицию и написать на мужа донос: «Мой муж, гражданин С., не отдает мне сына…» Нет, она не смогла.

Он узнавал потом, где она и с кем. Что-то такое бродило в нем, похожее на мужское пресловутое самолюбие, на ревность. Оказалось — инженер, жалкий и убогий. Из тех, которые жгут костры не для того, чтобы посмотреть, как горят города, а только для того, чтобы петь около них под гитару глупые песни про несуществующее счастье. У которых порыв души выливается в хриплое петушиное кукареканье, и только. Она предпочла такого. Ну что ж! Ей с ним жить. А он будет жить с Алькой. Самолюбие его больше не беспокоило, ревность испарилась. Он понял, что ушла она не к другому, а просто сбежала от него. Но как тесен бывает мир, когда в нем только два человека и один маленький ребенок. В этом мире некуда бежать.

Инженера сократили на службе в тот же год. Не зная, что же теперь делать, а точнее — ничего вообще не умея, он подался в прапорщики и неожиданно получил назначение куда-то далеко на Камчатку. Обещали деньги, он и поехал. Говорили, на три года, он и поверил. Ольга приходила к Альке, плакала потом в саду, поседела как-то сразу, совсем перестала следить за собой. Металась, сердце ее рвалось на части, но все-таки уехала вместе со своим прапорщиком.

Денег на Камчатке платили ровно столько же, сколько и везде. В основном давали продуктовые пайки. И если инженера это радовало, то Ольгу — совсем нет. Она мечтала съездить к сыну, в Ленинград. Но все не получалось. А потом она заболела. Неожиданно и страшно. Рак груди. Старик узнал о ее смерти только несколько лет спустя, когда инженер вдруг явился в его дом за глухим забором, засаленный и потрепанный, с початой бутылкой водки, и, вытирая кулаком под носом, все пытался передать какие-то ее слова, но то ли язык у него заплетался, то ли он эти слова не очень хорошо помнил, воспроизвести, что же она такое сказала, умирая, — а она что-то точно просила передать Старику, — не мог.

Старик стоял и смотрел, как по небритым щекам инженера-прапорщика катятся слезы. И, кажется, считал их и думал о том, когда же тот уберется… В конце концов, так и не дождавшись ясного слова от пьяного замусоленного человека, Старик захлопнул перед его носом дверь, а тот стал стучать по ней кулаками и орать что-то уж совершенно бессвязное.

Из дома выбежал шестилетний Алька и испуганно прижался к отцу:

— Кто это?

— Это клоун из цирка, — успокоил он сына. — Слышишь, как смешно кричит.

— Хочу клоуна, хочу клоуна, — забарабанил по отцовской груди мальчик.

— Ну нет! Этот клоун позабыл надеть яркий костюм и нос не приклеил. Вот я и отправил его домой переодеваться.

А в дверь все барабанили и кричали, и Алька все повторял: «Хочу клоуна, хочу клоуна!» Так Старик и запомнил день, когда узнал о смерти Ольги.

Старик больше не женился. Были у него женщины, разные, но — за глухим забором. А внутри было Алькино царство. Он и представить себе не мог, что какая-нибудь женщина однажды переступит его порог. Эта мысль была ему ненавистна. Сухопарая дама оказалась еще и прекрасной гувернанткой, так что новые лица в доме не появились. Она взяла на себя заботу и о Старике, и о мальчике. Старость упорно сгибала ее спину, но она непреклонно распрямляла плечи, продолжая везти на себе весь дом. За утроенную теперь плату.

Ольга умерла, когда Старику было тридцать три года, но он и теперь, в свои шестьдесят, не мог выбросить из головы этот бессмысленный эпизод своей жизни. С каждым прожитым годом он смотрел на свою семейную жизнь под новым углом, разглядывал Ольгу в ином ракурсе, но так и не мог понять, как же все-таки случилось то, что случилось. И главное — как же он допустил это? Вот если бы Ольга появилась теперь в его жизни, все бы у них могло сложиться по-другому. Или нет, не могло?

Последнее время Старик не находил себе места. И сам не мог понять, отчего же это происходит, в чем источник беспокойства?

Алик наконец был пристроен, почивал в умиротворении на груди Жанны. С работы Старик ушел. Не так, правда, как хотелось бы, но все равно — к лучшему. Есть время добраться до любимых книг, понежиться под солнышком у бассейна, побаловать внука. Чего еще желать стареющему мужчине? Женщины? С этим у него тоже проблем не было. Телефон по пятницам разливался трелью, и нежный женский голос интересовался его самочувствием и планами на вечер.