Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров

— Еще как торгуют! — азартно возразил Петька. — По всей Утешной улице! И в Пассаже, во втором ярусе, у белошвеек! «Не очень много шили там, и не в шитье была там сила!..» — продекламировал он модный в Петербурге стих Некрасова.

— Это не любовь, — красиво сделал двумя пальцами жест Кричевский, посмотрел на пальцы внимательно и еще раз повторил жест. — Нет, эт-то не любовь!.. Прощайте, господин щелкопер! Предупреждаю: если хоть словечко накропаете о том, что я вам по дружбе рассказал, вызову на дуэль! Я не шучу! Пиф-паф-ф!.. — и он прицелился в голову Петьке Шевыреву все теми же пальцами в тонкой лайке.

Когда за Шевыревым со знакомым стуком захлопнулась дверь парадного, юный Кричевский пошел по улице, полагая, что направляется к родительскому дому, но на самом деле забирая все влево и влево, кривыми поперечными дорожками, пока не оказался прямо перед инженерским домом, где жила княжна Омар-бек, она же Сашенька. Здесь он остановился, задрал голову так, что форменная шапка-пирожок едва не слетела с макушки (из желания пофорсить Костя по осени попросил скорняка сшить ему шапку размером поменьше), и принялся выглядывать окна предмета своей страсти. В окнах третьего этажа там и сям тускло светились фитили керосиновых ламп и свечей. Отчего-то Константин облюбовал одно окно с темными бархатными портьерами и кистями, где три свечи стояли на подоконнике в изящном подсвечнике.

— Милая!.. — напевал Константин Афанасьевич, мечтательно раскачиваясь, постанывая страстно и со стороны напоминая подгулявшего приказчика. — Ты услышь м-меня-я!.. Под окном с-стоюю! Я с гита-ро-ю-у!..

Отчего-то слова романса выходили у него угрожающими, будто милой, если она туговата на ухо, не избежать скорой и справедливой расправы.

Внезапно увидал Константин Кричевский, как в облюбованном им окошке меж портьер с кистями появился точеный профиль Собянской княжны. В том, что это была она, сомневаться не приходилось. Она взяла подсвечник и смотрела на пламя. Черная четкая тень отбрасывалась ее красивой женственной фигурой и курчавой головкой на заиндевевшее окно. У молодого Кричевского перехватило дыхание, он замер с открытым ртом, и баба с ведрами, проходившая мимо, невежливо толкнула его, плеснула на ноги, сказала:

— Эка остолбенел барчук!.. Не иначе померещилось чего… Свят-свят! Много нынче всякой нечисти… — и несколько раз смачно плюнула по сторонам, полагая, что плюет прямо в рожу дьяволу.

Видение продолжалось едва ли дольше боя часов. Княжна отошла вглубь темной комнаты, унося свечи.

Несколько раз закрыв и открыв глаза, видя перед ними все один и тот же черный силуэт (это словечко только входило в моду), Костя Кричевский ощутил вдруг озноб, да такой, что крепкие молодые зубы его застучали. Несколько раз вдохнув энергически воздуху, как учил их преподаватель фехтования в гимназии, незаметно и быстро перекрестился трижды малым знамением в области сердца, вспомнив неожиданно морщинистую добрую руку матери с колечком и синим камушком, Константин вошел в темное парадное. Решительно, без колебаний, не зажмуриваясь — одним отчаянным движением, каким летом нырял в темную, холодную, быструю Неву с высоких свай заводской пристани…

В такт ударам сердца поднимался он по лестнице: удар — ступенька, удар — ступенька… Дверь в седьмой номер была заперта, и он нервно подергал корявую проволочную петлю, заставив уныло брякать в глубине квартиры жестяной колокольчик. Никто не отвечал, и Кричевский подергал проволоку снова, с некоторым раздражением, поскольку точно знал, что княжна дома.

— Ч-черт!.. Дверь, что ли, сломать?.. — хрустя костяшками пальцев, сказал он себе под нос.

Он испытывал небывалый ранее нервический прилив сил, желание поскорее, во что бы то ни стало, увидеть ее, и грубое препятствие в виде глупой коричневой двери раздражало его. Он громко постучал костяшками пальцев, а потом даже гулко бухнул в дверь носком сапога.

Внезапно послышалось ему за дверью тихое шевеление, осторожные шаги.

— Княжна! — обрадованно закричал Константин. — Княжна, откройте! Это я, помощник станового пристава! Вы помните меня?! Господи, неужели я напугал бедняжку?.. Идиот!..

Довольно долго ему не открывали. Константин Афанасьевич со свойственной ему прозорливостью решил, что княжна уже собиралась отойти ко сну после всех перипетий сегодняшнего непростого дня, а теперь поспешно приводит себя в порядок, вспомнил розовый с воланами лиф и решительно прогнал от себя видение стройного смуглого женского тела.

Терпение его было, наконец, вознаграждено. Дверь открылась, и сама Сашенька встретила его на пороге с оплывшей свечой. Лицо ее казалось похудевшим и оттого еще более прекрасным. На ней была темно-синяя домашняя юбка и просторная кофта грубой вязки с очень широкими рукавами, открывающими руки до локтя, стоило ей поднять их. Волосы она стянула атласной синей лентой, обвитой вокруг головы через лоб, отчего выражение лица сложилось неприветливое и дикое.

— Полиция?! — сердито сказала она, вглядываясь во тьму лестницы. — Не довольно ли на сегодня, господа?!

— Княжна, простите, Бога ради… — умоляюще сказал Константин, внезапно оробев, не зная, как объяснить ей все чувства, им пережитые по дороге. — Я просто проходил мимо и подумал, что вам, может статься, есть в чем-либо нужда… Я… Я просто хотел вас увидеть.

Он виновато, точно школяр, снял свою шапку-пирожок и держал ее перед собой двумя руками.

— А! Это вы!.. — сощурилась княжна и поднесла свечу к его лицу, так, что пламя вовсе заслонило ему весь вид. — Что, на дворе мороз?

— Не очень… А почем вы судите?

— У вас уши и лицо красные. Что ж, проходите, поздний гость, в келью одинокой затворницы! Входите, входите, не смущайтесь! Я вам обязана участием, а я это помню! Неблагодарности не терплю с детства! Выпьете чаю или вина? Или, может быть, нам приготовить пуншу?

Кричевский снял в прихожей тяжелую шинель, тотчас ощутил себя подтянутым и ловким, и, поеживаясь, вошел в нетопленые комнаты, освещенные свечами и керосиновой лампой, стоявшей на маленьком столике с инкрустацией. Тут же стояла фарфоровая грубая тарелка с нарезанным яблоком, лежала серебряная вилка. В старинной вазе в форме чаши, поддерживаемой купидоном, лежали горкой восточные сладости, рядом стояли узкие темные бокалы и початая бутылка красного вина. В красном углу, где место образам, курились благовонные палочки. Поискав глазами икону, Костя припомнил, что княжна магометанка, а Лейхфельд лютеранин, и перевел глаза на обстановку комнаты.

Тотчас поразил его хаос, царивший всюду. Дверцы тяжелых шкапов были приоткрыты, посуда в горке сдвинута с места, пара резных фигурок, изображавших аллегорически семейное счастье, стояла как придется, покрывала на диванах вдоль стен лежали кое-как и было такое впечатление, что их сию минуту только накинули в спешке. Тяжелый бухарский ковер пошел крупными волнами, точно морская гладь, и даже картина, изображавшая императорскую охоту, висела на стене криво.