Бремя. Миф об Атласе и Геракле - Дженет Уинтерсон

— Боги пошли на нас войной, — возразил Атлас.

— Тогда ты облегчил нам задачу и сам стер себя с лица земли.

— Почему ты говоришь со мной об этом?

— Чтобы помочь тебе сделать выбор.

— У меня нет выбора.

— Именно это ты и сказал, когда пошел войной на богов.

— Выбора вообще нет. Есть только рок. Никто не в силах его избежать.

— Посмотри на дерево, Атлас.

Атлас перевернулся на другой бок и посмотрел на дерево. Оно источало странное сияние. Плодам не было числа.

— Ты выбрал три яблока. Твой выбор был случаен или осознан?

— Когда я посмотрел на дерево в прошлый раз, там было только три яблока.

Атлас был озадачен. Он помнил, что дерево всегда ломилось от плодов, как и сейчас, но когда он пришел к нему, чтобы сорвать яблоки для Геракла, на нем действительно оставалось лишь три — те самые три, которые он в итоге и выбрал.

— Это было не видение, Атлас. Ты просто не смог увидеть дерево, как оно есть. Не смог увидеть все многообразие мира. Все эти варианты прошлого — твои, как и будущего, и настоящего. Ты мог выбирать тысячей разных способов. Но ты этого не сделал.

— Неужели мое будущее обязательно должно быть таким тяжким? — спросил Атлас.

— Это твое настоящее, Атлас, — ответила Гера. — Твое будущее становится тяжелее день ото дня, но оно не непреложно.

— Как же мне избежать своего рока?

— Ты сам должен выбрать себе судьбу.

Гера исчезла, и Атлас вновь остался один. Он легко поднял яблоки с земли. Он так и не понял, что пыталась втолковать ему Гера, и подозревал, что на самом деле ему все равно. Пора было идти назад к Гераклу. Его единственным намерением было убедить героя подержать мир еще немного.

Геракл дремал…

Ему снилось, что он был секундой в одном-единственном дне. Нотой, сорвавшейся со струны, прозвучавшей и исчезнувшей навсегда. Звоном Ладоновой чешуйки. Он был свистящим шепотом Гидры. Он был стуком копыт Артемидиной лани. Он был колокольчиком коровы, глухим нижним «соль» утробы Эриманфского вепря, мелодичным визгом Диомедовых кобыл, пронзительным, едва доступным слуху воплем Стимфалид, гармонической басовой нотой Немейского льва, мычанием Критского быка. Он был громом воды, бегущей через Авгиевы конюшни, он был скулящим плачем собаки и последним вздохом умирающей женщины.

А потом он вновь стал самим собой и метался в собственной плоти, словно это была рубашка, которую он отчаянно пытался с себя сорвать. Он был звуком своей собственной агонии.

Он проснулся весь в поту. Он не мог даже отереть лоб. Мутным взглядом он уставился в звездный простор вселенной и подумал: интересно, а если крикнуть достаточно громко, может быть, кто-то ему ответит.

Ни звука. И все же звук был, и он его ненавидел. Этот звук жужжал, жужжал, жужжал вокруг его головы.

— АТЛАС, — закричал он. — АТЛАС!

И гром прокатился и затих где-то в земных горах.

— Незачем так орать, — сказал Атлас. — Я тебя прекрасно слышу.

Он был тут, высокий, улыбающийся; он стоял прямо перед Гераклом, блаженно свободный от любого бремени. Геракл почувствовал, как его лицо и шея запылали от зависти.

— Ты принес яблоки? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и хладнокровно.

Атлас полез в карман и вытащил три яблока, все еще сияющих странным светом.

— Я отнесу их Эврисфею вместо тебя, — сказал он.

— И слушать не хочу, парень, — отозвался Геракл. — Ты и так уже сделал достаточно.

— Мне вовсе не трудно, — возразил Атлас.

— Ты же не хочешь сказать, что проделаешь весь этот путь туда и обратно, только чтобы передать кому-то там фруктовую посылку?

— Ну, я подумал, что мог бы заодно навестить дочерей, — признался Атлас.

(«Дерьмо собачье, — подумал Геракл. — Эти девки оставят его у себя навсегда».)

— Ты ведь не устал? — спросил Атлас.

— Устал? Нет, парень, мне тут нравится, смена рода деятельности, ну, ты понимаешь, никаких проблем.

— Вот и ладненько, — сказал довольный Атлас. — Тебе еще что-нибудь нужно, прежде чем я уйду?

Геракл занервничал. Если он сейчас примет неправильное решение, Атлас просто уйдет, и только его и видели. Геракл не мог снять с себя мир без посторонней помощи, зато Атлас вполне мог оставить его тут навсегда.

— Раз уж ты спросил, я бы хотел подушечку на голову — слишком уж давит. Чертова Швейцария.

— А что такое со Швейцарией? — заинтересовался Атлас.

— Горы, парень. Они впились мне в шею под черепом. Это может плохо кончиться.

Атлас был добросердечен по натуре и не хотел видеть, как страдает Геракл. Он порылся в сумке и вытащил большой кусок бараньей шкуры, из которого вполне можно было свернуть подушку. Он склонился над Гераклом и попытался пристроить ее ему на шею.

— Маттерхорн, старик…

— Чего?

— Под Маттерхорн ты ее так просто не засунешь. Слушай, подыми-ка мир на секундочку, а я присобачу ее себе на плечи, тогда у нас все получится. Только не раздави яблоки, я тебя умоляю.

Ничего не подозревающий Атлас кивнул и наклонился, чтобы положить драгоценные яблоки на пол мироздания. Потом, слегка крякнув, он скатил мир с Геракла и взвалил себе на голову.

Геракл быстро подхватил яблоки.

— Устраивайся поудобнее, дружище. Я не вернусь, — сказал он.

На мгновение Атлас потерял дар речи. Внимательно изучив радостный оскал Геракла, он осознал, что его подло обманули. Да, мозгов у Геракла не было, но вот хитрости — хоть отбавляй.

Что ему оставалось делать? Ему захотелось свалить вселенную на Геракла, переломать ему все кости, разбить мироздание вдребезги, взорвать время и заставить историю начаться с начала.

— Да ладно тебе, Атлас, — сказал Геракл. — Ты и так неплохо прогулялся.

Медленно, словно чтобы не пролить ни капли молока из чаши, Атлас опустил Космос себе на плечи и согнулся под бременем. Он проделал это с такой легкостью и грацией, с такой почти любовной нежностью, что на мгновение Геракл почувствовал стыд. Он бы с радостью разбил этот мир на кусочки, если бы это могло его освободить. Он понимал, что Атлас мог в любой момент сделать это, но не делал, и он уважал его и ничем не мог помочь.

— Прощай, Атлас, — сказал Геракл. — И спасибо…

Геракл шел прочь в своей львиной шкуре, помахивая палицей из цельного оливкового ствола, с яблоками Гесперид в поясе. Рукой он оттолкнул с дороги парочку звезд и начал растворяться в ткани времени, и Атлас видел, как его прошлое, настоящее и будущее исчезают вместе с ним. Теперь его жизнь не имела ни пределов, ни ограничений. Перед ним было ничто, и разве не этого он давно и так страстно хотел?