Зависть кукушки - Анна Акимова

Он выскочил из комнаты Нины Владимировны и пошел в прихожую, но тут же вспомнил про Вовку и свернул в гостиную, откуда слышались детские голоса.

Гостиная была освещена только торшером, под которым в кресле сидела Мария Дмитриевна, Машина бабушка. В углу гостиной, у длинной тумбочки, на которой стоял телевизор, суетились дети – Вовка, внук тещиной подруги Серафимы Сева и маленькая Лерочка, дочка Машиной сестры Инны. Они возбужденно галдели, заглядывая под тумбочку. В руках у Вовки была швабра, Лерочка размахивала игрушечной лопаткой, у Севы на шее висел игрушечный автомат.

Мария Дмитриевна, не обращая внимания на детский галдеж, сидела неподвижно и смотрела в одну точку. На коленях у нее лежала забытая книга.

В юности Мария Дмитриевна была очень красива. Петр видел ее портрет в кабинете ее мужа, академика Лаврова: изящная девичья головка в темных кудрях, нездешняя тонкость черт, большие глаза, полуулыбка на красивых губах. Маша была очень похожа на свою юную бабку.

Петр еще помнил ее красивой бодрой женщиной, полновластной хозяйкой лавровского дома с громким, уверенным голосом и быстрой, легкой походкой. Но после смерти мужа она сильно постарела и сникла, стала подолгу болеть и передала все властные полномочия дочери Нине. Смерть любимой внучки еще больше подкосила ее, она почти перестала выходить из дома.

Когда Петр остановился в дверях гостиной, она заметила его и махнула ему рукой.

– Петя, подойди ко мне, дружок!

Он неохотно подошел и присел на край дивана. Ему не хотелось ни о чем говорить.

– Петя, вы разговаривали с Ниной, – полуутвердительно сказала она. – О мальчике, да?

Так, Ольга уже доложила, понял он. Конечно, тещин крик трудно не услышать.

– Что она вам сказала?

– Нина Владимировна объяснила мне, что я не прав, – ответил он, отводя глаза.

– Петенька, не суди ее строго. И поверь мне, все будет хорошо. Никто вас не бросит, мальчик будет жить у нас, а ты будешь спокойно учиться. В этом доме никогда не бросали детей. Сейчас идите с Вовой домой, уже поздно, а вам далеко ехать… Завтра я тебе позвоню. Ни о чем не беспокойся… Кстати, как ты решил назвать мальчика?

– Маша хотела Сережей…

– Сережа, Сергей… Прекрасно, значит, пусть так и будет.

– Грыз!!! – вдруг завопил Вовка и стал тыкать шваброй под тумбочку. – Вон он, вон! Я его вижу!!!

– Грыз!!! – пронзительно завизжала Лерочка и, бросив свою лопатку, проворно уползла на четвереньках за бабушкино кресло.

Сева с суровым лицом застрочил из автомата, целясь под тумбочку.

– Вова! – Петр резко встал и выдернул Вовку из-под тумбочки, куда тот заполз в погоне за неведомым «грызом». – Пойдем, нам пора. Мария Дмитриевна, – обратился он к Машиной бабке, – я никого не сужу и не боюсь ничего. Как будет, так и будет.

Когда за Петром с Вовкой захлопнулась дверь, Мария Дмитриевна встала из кресла и пошла в свою комнату. По дороге она стукнула костяшками пальцев в дверь комнаты дочери и громко сказала:

– Нина, зайди ко мне!

Когда Нина Владимировна вошла в комнату матери, та сразу начала разговор:

– Нина, я в курсе твоей беседы с Петей.

– Вот как? – Нина подняла брови. – Уже нажаловался? Какой проворный! И что?

– Ты плохо знаешь своего зятя, Нина. Этот паренек никогда ни на что не жалуется. Ты слишком громко говорила.

– Ага, значит, Ольга подслушивала!

– Не подслушивала, а слышала. Ты просто визжишь, когда злишься!

– Мама!..

– Замолчи и послушай меня. Мальчик будет жить у нас. По крайней мере до тех пор, пока не сможет пойти в ясли, а там посмотрим. Надо дать Пете возможность окончить институт. Мы обещали его матери…

– Мы и так много для него сделали!

– Единственное, что ты сделала для него – это настолько отравила его с Машей жизнь, что они сбежали от тебя!

– Это он виноват в Машиной смерти!

– Нет, не он. И ты это прекрасно знаешь. И прекрасно знаешь, что виновата сама, но стараешься переложить свою вину на другого. На этого бедного мальчика, который пострадал больше всех…

– Мама!..

– Я поговорила с Олей, она согласна помочь с ребенком. Ты прибавишь ей зарплату, хоть она и не просила, и немного разгрузишь ее от домашней работы. Будешь сама застилать свою постель и гладить рубашки мужу.

– Мама, послушай меня. Я заберу у него Володю, это уже будет для него огромным облегчением. А для второго ребенка он наймет няню. Мы договорились с ним, мама! Этот вариант гораздо лучше! Я даже готова помогать ему деньгами…

– Вова будет жить с отцом, – отрезала мать, и в ее голосе появились давно забытые властные нотки, которым дочь привыкла подчиняться с детства.

– Мама, как ты можешь! – ахнула Нина Владимировна.

– Вова будет жить с отцом, – жестко повторила Мария Дмитриевна. – Иначе он вырастет таким же чудовищем, как ты…

Наступило молчание.

– Ты можешь считать меня чудовищем, мама, – наконец начала Нина Владимировна, – но Володю я ему не оставлю. Он бабу какую-нибудь приведет, они погубят ребенка!

– Нина! – Мария Дмитриевна повысила голос. – Я очень боюсь, что ты опять начнешь ломать чужие жизни. И поэтому я тебе обещаю: если ты только приблизишься к Пете с Вовкой, все, что ты так старательно скрываешь, выплывет наружу. Все обо всем узнают, и в первую очередь Юра!

Она в упор взглянула на дочь и добавила:

– Я понимаю, Нина, почему ты так неистово, я бы сказала даже, истерично любишь Володю, но все-таки вспоминай иногда: это не твой ребенок!

Нина Владимировна побледнела. Две женщины в упор смотрели друг на друга. Молчание висело в комнате. Наконец Нина Владимировна сказала:

– Никогда не думала, мама, что ты мне это скажешь.

Она встала и вышла из комнаты.

Мария Дмитриевна тяжело вздохнула и выдвинула ящик прикроватного столика, нащупывая лекарство. Руки ее дрожали.

Трамвая долго не было. Петр повернулся спиной к ветру, заслоняя Вовку собой. Тот сначала стоял, привалившись к отцу, потом сполз на корточки и теперь сидел, как гриб, вяло ковыряя снег варежкой.

– Замерз? – Петр поднял Вовку на ноги, встряхнул, заглянул в лицо. – Пойдем в магазин, погреемся.

Они перешли улицу, зашли в большой магазин «Хлеб» и поднялись на второй этаж, где был кафетерий, когда-то их с Машей любимое место. Петр усадил Вовку за столик и принес ему чай и пирожное «корзиночку». Себе он взял кофе.

Ему инстинктивно хотелось отвлечься от тяжелого разговора с тещей, и лучшим отвлекающим фактором был Вовка.

Вовкина мордаха всегда смешила и умиляла Петра, такое уморительно важное, «министерское» выражение придавали ей толстые щеки и верхняя губа, клювиком нависающая над нижней. Смотреть же на Вовку, когда он ел, без смеха вообще было невозможно. Это зрелище лечило любые душевные раны, настолько комичным было сочетание «министерской» физиономии и совершенно поросячьего упоения едой. Сейчас Вовка самозабвенно уминал «корзиночку». Он сопел, чавкал, чмокал, обсыпался крошками, хлюпая, тянул чай. И губы, и даже маленький, ярко-розовый с мороза нос были измазаны кремом. Петр прихлебывал кофе, следил, чтобы Вовка не облился чаем, и думал, что никому он своего пацана не отдаст, пусть теща не мечтает.