Невидимые планеты. Новейшая китайская фантастика - Кен Лю

– Видишь? Я же говорил, – замечает инструктор.

Но к этой победе мы никакого отношения не имеем. Все было запланировано с самого начала. Тот, кто организовал бегство неокрыс, также встроил в них программу, которая позволит избавиться от них, когда они выполнят свою задачу.

Ли Сяося была права. Стручок был прав. Инструктор тоже был прав. Все мы словно крысы, мы – просто пешки, камни, ничего не стоящие фишки, участвующие в Великой игре. Мы видим лишь несколько соседних клеток на доске и можем двигаться лишь в соответствии с правилами игры. Пушка с восьмой вертикали на пятую. Конь со второй вертикали на третью. Никто не знает, в чем смысл этих ходов, никто не знает, когда великая рука снимет нас с доски, одного за другим.

Но когда партия заканчивается, все жертвы – как среди нас, так и среди неокрыс – становятся оправданными. Я снова вспоминаю Черную Пушку в лесу и вздрагиваю.

– Никому не рассказывай о том, что видел, – говорит инструктор.

Я знаю – он имеет в виду религию крыс, ухмылку Черной Пушки, смерть Стручка. Все это не является частью официальной истории. Все это мы должны забыть.

– Когда крысы пройдут мимо города? – спрашиваю я у медсестры.

– Где-то через полчаса. Их можно будет увидеть из парка рядом с госпиталем.

Я прошу ее отвезти меня туда. Хочу попрощаться с моим врагом, который никогда не существовал.

Передо мной два кулака. От их тыльных сторон отражается яркий солнечный свет.

– Левый или правый?

Мой палец – маленький, детский – неуверенно указывает на левый кулак. Кулак разжимается. Пусто.

Кулаки исчезают и появляются снова.

– Еще один шанс. Левый или правый?

Я показываю на тот, что справа.

– Точно? Может, передумаешь?

Мой палец застывает в воздухе, движется влево, затем вправо, словно плывущая в воде рыба.

– Окончательный ответ? Три… два… один…

Мой палец останавливается на левом кулаке.

Кулак переворачивается, разжимается. На ярко освещенной ладони ничего нет.

* * *

Сон?

Я открываю глаза. Яркий белый солнечный свет режет глаза. Даже не знаю, сколько я уже проспал на этом дворике, построенном в стиле наси[4].

Мне давно уже не было так хорошо. Какое же тут офигительно синее небо. Я потягиваюсь, пока кости не начинают трещать.

За десять лет тут изменилось все, кроме неба.

Лицзян[5], я вернулся. На этот раз – больным.

* * *

Двадцать четыре часа назад у меня было множество личностей: офисный трутень со строгим распорядком дня, владелец серого «Форда», будущий хозяин заплесневелой квартиры, спрятанной в одной из складок города, погрязший в долгах паразит и т. д.

А теперь я просто пациент, нуждающийся в реабилитации.

Во всем виноват проклятый обязательный медосмотр. На его последней странице – слова «ПНФР II (Психогенное нервное функциональное расстройство II)». Если перевести их на язык нормальных людей, то это значит, что у меня проблемы с головой и что я должен уйти в отпуск на две недели и подлечиться.

Покраснев от стыда, я спросил у босса, нельзя ли сделать для меня исключение. Я чувствовал, как взгляды всех, кто был в офисе, вонзаются в мою шею. Злорадство. Мои сослуживцы в восторге оттого, что любимчик босса в конце концов оказался обычным человеком – слабым на голову, сломавшимся от стресса.

Я содрогнулся. Вот они, офисные интриги.

– Думаешь, мне это нужно? – медленно, размеренно заговорил босс. – Я же должен оплатить тебе отпуск! В других компаниях люди не могут пройти реабилитацию, даже если она им нужна. Но по новым законам о труде мы обязаны это сделать. Ведь мы – настоящая глобальная корпорация, мы должны подавать пример… В общем, если тебе станет хуже, твоя болезнь превратится в нейросифилис, и тогда мы все заразимся. Так что лучше уйти сейчас, верно?

Опозоренный, я покинул кабинет босса и собрал свое добро со стола. Взгляды коллег я игнорировал. Смотрите, смотрите, нейросифилитики. Через две недели я вернусь, тогда и увидим, кто в конце года станет помощником менеджера.

В самолете я слушал храп сидевших рядом пассажиров, но сам заснуть не мог. Я уже больше месяца страдал от бессонницы. Если честно, то я много от чего страдал – от расстройства желудка, забывчивости, головной боли, усталости, депрессии, потери либидо… Возможно, мне в самом деле пора отдохнуть.

Я полистал рекламную брошюру. Фотографии достопримечательностей Лицзяна были такие красивые, что почти казались фейковыми.

Десять лет назад у меня ничего не было, и ничего меня не беспокоило. Десять лет назад Лицзян считался раем для тех, кто мечтал убраться подальше от цивилизации. (Или, проще говоря, именно в Лицзян приезжали юноши и девушки, считавшие себя «художниками», чтобы спать друг с другом.) Десять лет назад все свое добро я носил с собой (тогда у меня еще были кое-какие мышцы). Положив в карман карту, я бродил по Старому городу с утра до полуночи, заговаривал с каждой одинокой женщиной, а снотворным мне служили песни и алкоголь.

Теперь я вернулся. У меня есть машина, дом и вообще все, что должно быть у мужчины, в том числе проблемы с эрекцией и бессонница. Если счастье и время были бы осями координат, тогда, боюсь, кривая моей жизни уже преодолела бы максимум и неумолимо двигалась бы в направлении дна.

Я замер, я ни о чем не думаю. Солнечный свет падает с высоких стен на двор, в котором пахнет китайским красным деревом. Не знаю, сколько я тут уже сижу. Персонал реабилитационного центра отобрал у меня часы, мобильник и все остальные гаджеты, которые могут показывать время.

В Старом городе нет ни компьютеров, ни телевизоров, но некоторые жители сдают в аренду пространство на лбу и на груди. В их кожу встроены крошечные экраны, на которых двадцать четыре часа в сутки крутится реклама. Как я уже сказал, раньше Лицзян был совсем другим.

Странным образом, в лучах солнца мое желание как можно быстрее выздороветь слабеет, словно запах красного дерева.

В животе у меня бурчит. Нужно выйти и что-нибудь съесть. Кажется, что у меня остался только один инструмент для определения времени – мой желудок. А, еще мочевой пузырь и меняющиеся огни в небе.

На вымощенной плиткой улице людей почти нет – эта часть города отведена под выздоравливающих пациентов. А вот бродячих собак тут полно – толстых, тощих, всяких.