Крепость - Петр Алешковский

В детстве Мальцов вот так же прибегал на обед, быстро споласкивал руки под умывальником, спешил к столу. Но мать всегда проверяла ладони.

– С мылом мыл?

– Угу.

– Понятно. Теперь пойди и вымой с мылом, – говорила она очень строгим голосом.

Приходилось возвращаться к рукомойнику, тщательно мыть руки уже с мылом, зная, что после будет еще одна контрольная проверка. Быстро съедал обед и опять уносился гулять, удержать его дома было невозможно. Мать всегда ворчала, отец, если оказывался рядом, ее успокаивал:

– Мальчишка, что с него взять? Вырастет – образумится.

Вырос и образумился. Теперь вот воспитывал Рея, потому что собственную дочь воспитывать вряд ли дадут. Скорее сел к столу, работа прогоняла дурные мысли.

Через какое-то время заглянула Лена.

– Сталёк назад прихромал, ногу он как бы подвернул, палочку сломил, чисто инвалид, идет – ойкает. Нет, не станет Сталёк горбатиться, выходит, он Валерика обставил.

– Может, правда подвернул?

– Как же, жди, не в первый раз такой фортель выкидывает.

– И что Валерик?

– Добрал остатнее, чуть меньше, чем первый воз, вышло, сам попер, он жилистый. Корова без сена сдохнет.

– Ну и Сталёк! Обставил, значит?

– Не радуйся особо, Валерик трижды отыграется, так у них и идет, в привычку уже вошло.

– Извини, Лена, слышать о них не хочу.

– Я что, повеселить зашла.

Повеселила. Уставился в окно, в набирающее черноту небо, на глазурованное поле с едва промятой тропкой посредине. Ветер гнал по насту снежную крупу, следы от лыж на улице почти замело. Мальцов представил себе, как Валерик один тащит воз сена сквозь метель, ползет в горушку, пробивается сквозь наметенные сугробы. Адский, нечеловеческий труд, зачастую на пределе человеческих сил – вот на чем держалось это отмирающее сообщество людей, немедленно вернувшихся к старинному образу жизни: купить бэушный трактор или грузовик было им не по зубам или по извечной скупости не приходило в голову. Ему противостоял другой взгляд на мир – полный пофигизм, как у Всеволи или Сталька. Первые боролись с жизнью, вторые со смертью, конец в результате был одинаков – погост принимал всех без разбора.

Небо за окном слилось с землей, старый дом скрипел, принимая удары шквалов деревянной грудью. Затопил лежанку и тут только вспомнил, что не запускал щенка с улицы назад. Нацепил ватник, шапку, накрутил шарф, надел рукавицы, валенки, взял фонарь. Выскочил на улицу.

Ветер валил с ног, голос тонул в его вое. Поначалу надеялся, что песик спрятался на крыльце, но там было пусто. Пробился к бане, увязая по пояс в снегу: Рей, бывало, пристраивался на открытой терраске, но не нашел и там. Рванул на улицу, прошел метров триста по заметенной дороге – никаких следов, исчезла даже лыжня, от сугроба к сугробу змеились холодные языки снега. Заглянул к Стальку – тот спал на кровати в валенках и ватнике, пьяный в дым, телевизор орал на полную громкость. В собачьей будке, свернувшись клубком, дремала Ветка. Она приоткрыла глаза, посмотрела на него с изумлением: только сумасшедший мог сейчас шататься по улице. Зашел к Лене – та тоже не видела Рея с утра.

– Уляжется непогода, завтра пойдешь искать. Может, увязался за санями в Котово, с него станется.

Рыская на холодном ветру, Мальцов сильно вспотел. Вернулся домой, стянул мокрую одежду, переоделся, выпил горячего чаю с медом, забрался в кровать. Голова раскалывалась. Одеяло не согревало, его знобило, пришлось укрыться вторым, похоже таки, его здорово просквозило.

Утром понял, что заболел, в горле будто кошки скреблись, голова была тяжелой и плохо соображала. Растворил фурацилин, прополоскал горло, заставил себя выпить стакан сладкого чая, тепло оделся и вышел на улицу: надо было искать щенка. Ветер прекратился, снежная глазурь сияла на солнце так, что приходилось щурить глаза. Он прошел метров триста вчерашним путем, оглянулся назад: из трех василёвских труб в небо поднимались вертикальные столбы дыма, похожие на кошачьи хвосты. Прошел еще немного по полю и увидал темный комок недалеко от тропы. Песик лежал на боку, с наветренной стороны его почти замело снегом. Шагнул на наст, провалился выше колена, с трудом выдернул ногу, дошел, ломая наст телом. Меховой оторочкой перчатки осторожно смахнул снег с закоченевшей головы, он ссыпа́лся на поле с легким шорохом, сухой, как песок, сметаемый кисточкой с голого черепа при расчистке древнего захоронения. Запекшийся сгусток крови запечатал правый глаз, левый, стеклянный и неподвижный, смотрел в высокое небо. Лоб был наискось рассечен топором. Вспомнил тут же офицерский ремень, пущенный поверх Валерикового полушубка: сбоку, чтобы не мешался при ходьбе, был заткнут топорик на длинной рукоятке.

Откопал тело, взял на руки Рея, маленького и жутко холодного, донес до дому. Положил на крыльцо, укрыл старым половичком, на котором тот спал. Взял в коридоре фанерную лопату. Около бани расчистил снег до прошлогодней травы, натаскал березовых поленьев из дровяника, запалил жаркий костер. Сел на чурбак, смотрел на лес; знакомые сороки летали над деревьями, радовались окончанию снежной бури. Сырой воздух драл распухшее горло, стало больно сглатывать слюну, но он сидел неподвижно, греясь около костра, выжидая, пока прогорят дрова. Затем принес из сарая кирку и совковую лопату, принялся копать оттаявшую землю. Не заметил, как подошла Лена, – увидела дым. Молча кивнул в сторону Рея.

– Ну надо же, вот, значит, как! – вскричала она. – Это всё Валерик окаянный, у Сталька и топора с собой не было. Видно, помешал ему Рей воз тянуть, под ноги лез, вот и саданул, зверюга. Хочешь, водки налью, легче будет?

– Не хочу, Лена, – просипел придушенным голосом, подавился, словно вдохнул битого стекла, и зашелся надсадным сухим кашлем; слезы выступили из глаз, он долго не мог продохнуть, лишь мотал головой и махал перед лицом руками.

– Да ты совсем разболелся! Ну ничего, я тебя вылечу.

Ушла, оставив его одного со своим горем. Он с трудом отдышался, в груди всё клокотало, руки тряслись. Но заставил себя докопать могилу, выстелил ее половичком, положил на него Рея и присыпал землей. Затем утоптал холмик, воткнул в него железный штырь, чтобы по весне найти место, постоял минутку для приличия, побрел домой. Ломило в висках, кашель стал лающим, сотрясал всё тело и рвал грудь. Померил температуру – тридцать восемь и пять. Лег на кровать и очнулся оттого, что Лена трясла его за плечо.

– Поешь бульона, я сварила.

Хотел поблагодарить, но голос куда-то пропал, он смог лишь прошептать:

– Не могу, горячий, глотать больно.

Но она заставила его выпить полчашки, затем натерла на терке свеклу, отжала через марлю сок, добавила в стакан немного уксуса – приготовила полоскание. Затем прокрутила через мясорубку репчатый лук, выложила на блюдце. Он дышал над луковой кашицей, накинув на голову полотенце, в горле запершило, едкий запах ударил в носоглотку, из глаз потекли слезы. Опять начался приступ кашля, от которого Мальцов совсем обессилел. Закружилась голова, он скинул полотенце, машинально протер им глаза и взвыл от досады: луковый сок попал на слизистую, пришлось бежать к рукомойнику. Холодная вода остудила лицо, как ни странно, стало полегче. Принял две таблетки парацетамола, запил их горячим чаем с медом и малиной. Пот на время прогнал температуру, он опять заснул и очнулся уже в темноте, часов в восемь вечера. Лена сидела в кресле около гудящей печки, сторожила его сон. Опять повторились все процедуры: бульон, свекольный сок, луковая кашица… Перед чаем она дала ему кусочек прополиса, и он жевал его, ощущая во рту несильное жжение, от которого слегка онемел кончик языка.