Интриги дядюшки Йивентрия - Максим Ельцов

– Йойк! Йойк… Пс-с-ссы! Йойк… Пс-с-ссы… С-с-с-с!

Тварь в платье издала нечеловеческий вопль, от которого у молодого человека потемнело перед глазами. Он схватился за лицо и в ужасе заорал. Он метался, опрокидывая столы и стулья, как раненый зверь, пока не налетел на столб. Йозефик упал. Он лежал и бессильно всхлипывал, пока зрение не начало возвращаться к нему. Тварь со своими отпрысками исчезла. На земле среди разгромленной мебели лежала треснувшая миска. Из нее медленно вытекала темная кровь, и на дне лежала лишенная кожи голова белки. Йозефик взвыл. Его животный вопль пошел гулять по переулкам, пока не достиг главной площади. Музыка и пение на несколько мгновений прервались, но потом грянули с новой силой.

Йозефик пошел на звуки темного веселья. Он с ужасом представлял, что эти нечеловеческие твари могли сделать со Сьомириной. Если им было под силу живьем обглодать такую опасную тварь, как Йойк, так, значит, у этой хрупкой девушки вообще не было шансов выжить. Он, стискивая зубы, думал, что сейчас ее пытают на главной площади на потеху толпе.

– Может, они даже дают мелким ублюдкам срезать с нее кусочки кожи. Чтобы они учились… Да, они учат своих ублюдков, – жарко шептал он, и его руки мелко дрожали, он тискал револьвер, как салонная барышня платочек. – Но ничего, ничего. Милая Сьомирина, они поплатятся. И за Йойка, и за тебя… Пс-с-ссы!

Нетвердой походкой Йозефик шел к площади. Шум и свет стали невыносимыми. От переполнявшей пространство музыки и пения голова гудела как колокол. Перед глазами мелькали глумливые лица ряженых в красное тварей. По их коже проскальзывали буруны, будто какие-то пронырливые паразиты играли друг с другом в догонялки. Они кричали и скалились, но, завидев Йозефика, будто каменели. Чувствуя грязную лапу ужаса у себя на сердце, молодой человек продолжал идти вперед. Не успевал погаснуть один огненный цветок салюта, как его место в небе занимал новый, беспрестанно освещая бледное, покрытое гадким потом виртонхлейновское лицо.

С приближением к площади число тварей росло. Многие уже не обращали внимания на шатающегося и бормочущего вир Тонхлейна. Он сам не заметил, как чудовищная красная толпа поглотила его. Он чувствовал прикосновения их омерзительных тел, жаркое влажное дыхание и жестокие удары копыт по его крайне грязным туфлям. Ощущение направления пропало напрочь, так же как и на поле ужасных кустов. Йозефик все сильнее прижимал револьвер к груди, чувствуя, что растворяется в этом горячем красном бульоне праздника зла.

Ноги уже не держали его, он висел на толпе, запрокинув голову, и нес бессильным сухим голосом какую-то околесицу. На некоторое время он потерял сознание, но окровавленные, нашпигованные паразитами твари этого не заметили. Их нечестивая клика уже приняла вир Тонхлейна и медленно переваривала. Они ликовали! Он медленно опускался в глубины толпы и не имел никакого желания этому противиться. Неприятная, но ненавязчивая смерть, заразительно зевая, ждала последнего вир Тонхлейна.

Музыка и пение, если отвратительные доживотные вопли можно назвать пением, стали стихать. Площадь залило предвкушение. Затишье перед бурей. Одна тварь, на рукав которой Йозефик пускал слюни, с издевательской заботой вытянула его из заманчивых объятий смерти под копытами и поставила на ноги. Молодой человек медленно раскрыл воспаленные красные глаза. Ему в лицо издевательски скалилась козлиная рожа в пятнах крови.

– Чтоб тебя приподняло и шлепнуло! – просипел Йозефик.

Он скривился от омерзения и попятился от твари. Сейчас он готов был поклясться, что увидел в глазах этого ужасного существа недоумение и обиду.

Тут из центра площади донеслись безумные восторженные крики. Волна оглушающего шума накрыла Йозефика с головой. Вся площадь орала и судорожно дергалась, что-то вцепилось во внимание толпы мертвой хваткой и выжимало из нее всю древнюю и злую силу. Салют лупил длинными очередями по изможденному ночному небу. Йозефик, оглушенный и ослепленный, из последних сил пытался собрать мысли в кучку. Он был совершенно сбит с толку и немного по-детски недоумевал, зачем ему присутствовать на темном обряде посреди проклятого ничто, под кроваво-красным небом, плотно стиснутым розоватыми поганками с синюшными шляпками.

– Поганки… Песьи поганки… – бурчал он и пялился на револьвер.

Из-за неплотно прикрытой двери подсознания выскользнула нелепая конструкция, которую, не будь он так изможден, разум мог бы оформить в полноценную мысль.

– Поганка… Сьомирина! Ах вы псы! – заорал вир Тонхлейн.

Он же должен был спасти ее, но, похоже, не успел. Теперь он должен был отомстить, а вместо этого стоял в бурлящей толпе и медленно превращался в ничто или даже хуже чем в ничто – в одну из этих тварей. А ведь эти твари погубили Сьомирину.

Йозефик скривился от ненависти. С преогромным трудом он отодрал левую руку от ствола револьвера и, тяжело дыша, стал протискиваться к центру площади. Твари, заметив страшное оружие, которым он размахивал перед собой, расступались в стороны. Было видно, что настроение у них испортилось. Однако остальная толпа продолжала свое нечестивое веселье. Ну ничего, он был готов навсегда стереть оскал с их проклятых морд. И у него для этого есть отличный револьвер. Раз он им тыкает во все стороны, значит, он у него есть. Логично.

В центре площади возвышался высокий помост, украшенный по кругу лишенными кожи головами животных. На некоторых шипели и плевались егисийские свечи различных типоразмеров и пород. По настилу стелился непроглядный багровый дым, в котором мелькали блестящие спины похожих на пиявок чудовищ. А еще там была табуретка. Архитипичнейшая деревянная табуретка, чьим обычным местом пребывания была, скорее всего, кухня.

На табуретке, облаченная в струящееся белоснежное платье, стояла Сьомирина. Ее кожа и волосы источали теплое золотое сияние, казавшееся самим спасением в полыхающем вокруг красном пожаре ужаса. Ее лицо было строгим и прекрасным, но главное – оно было живым. Она с очень серьезным видом смотрела на что-то медленно двигающееся в толпе.

Йозефик очень быстро расплакался. Буквально в один момент его лицо покрылось слезами, слюнями и соплями, как у заправской истеричной школьницы. Тупое отчаяние оставило его. Сейчас он просто-напросто еще раз спасет Сьомирину от разъяренной толпы, и они уедут в сторону заката или рассвета – что там сейчас по расписанию – на роскошном «Клоперблох-Ажимо». Все снова будет замечательно.

Теперь, когда у него перед носом трясла наживкой надежда, Йозефик точно знал, что следует сделать. Он пойдет и пристрелит ту тварь, которой эта толпа уродов сосватала его Сьомирину. Тогда все эти чудовищные выползни из доисторической тьмы разбегутся с трусливым визгом и на веки вечные скроются в своих вонючих норах. Ну, или где они там гнездятся.

Когда есть простая и четкая цель, дело спорится. Йозефик, не обращая внимания на жуткую головную боль и неимоверный жар, который буквально пожирал его тело, усердно работал локтями и протискивался туда, откуда, он уже чувствовал это, наползало древнее зло. Он не стеснялся раздавать пинки направо и налево и позволял себе беспрестанно неприлично выражаться в адрес оскорбленно гундосящих тварей. Вдруг толпа кончилась. Без ее поддержки Йозефик не удержался и шлепнулся на покрытую потрохами брусчатку. К счастью, револьвер так крепко прилип к своему хозяину, что потерять его было откровенно проблематично.