Интриги дядюшки Йивентрия - Максим Ельцов

– Давай выберем место поближе к цивилизации, чтобы бродить ободранными ногами, – хихикнула она. – Заводи машину, и поехали! Хотя подожди, мне надо отлучиться в кустики.

Она, периодически оборачиваясь через плечо, скрылась в чаще. Нежелание быть увиденной в ней победило тревогу, порождаемую видом вновь пожравшего небо леса.

Йозефик даже не думал подглядывать. На самом деле он не хотел быть даже заподозрен в подглядывании. Сначала пришлось изловить неожиданно полюбившего водные процедуры Йойка, который доедал, уворачиваясь от стараний хозяина, щучью голову. Потом он привел одежду в порядок. Шнурки на ботинках промокли и потому не хотели завязываться, но и они были побеждены. Двигатель завелся с ранее не присущей ему вибрацией. Капли воды, блестевшие на покатых боках авто, разлетелись в разные стороны – машина отряхнулась, как собака.

– Ну что ж… Добрый путь! – сказал Йозефик и потрепал Йойка за загривок.

Из леса донесся визг Сьомирины.

Паутина хорошо умеет лезть в глаза и нос. Эта способность оттачивалась долгие века, даже тысячелетия, как маленькая месть за погубленные труды проголодавшихся паучков. Попадая в область лица, паутина вызывает у человека разумного (прошу отметить, что это самоназвание данного вида) ужас и омерзение настолько сильные, что заставляют задуматься, отчего же это так. Стоит упомянуть про большие ноздри наших предков, ставшие следствием в целом перетяжеленной конструкции их скелета, и как частности толстых пальцев. Всем известно, что палец испокон веков был универсальным инструментом познания мира. Заинтересовался – тыкай пальцем! Иначе никогда не узнаешь, что крокодилы едят пальцы. Медведи едят пальцы. Соседи едят пальцы. В общем, все любят пальцы.

Так вот, эти самые широко распахнутые во внешний мир ноздри служили по совместительству и входом для предприимчивых насекомых, мелких зверушек и гадов в богатый белком темный храм сознания. Некоторые из постояльцев еще и яйца там откладывали, что приводило к продолжительным мигреням гостеприимного хозяина. И вот, когда приходила пора потомству внутречерепных иммигрантов вылупляться, все происходящее лишалось всякой юмористической окраски и превращалось в кровавое месиво, душераздирающие вопли, боль, боль, боль. Представьте, как сотни и сотни крошечных лапок с громким топотом, который занимает все ваши мысли, принимаются суетливо бегать от внутреннего уха до задней части глазного яблока. И все вокруг для их владельцев – пища и туалет. Вы чувствуете это? А теперь представьте, каково было некоему прото-вам, когда у него в голове действительно подрастала сотня-другая паучков размером с мелкую монету.

Со временем ситуация отчасти изменилась. Если вкратце, то ноздри стали меньше, а страх нет.

Современные маленькие ноздри позволяли Йозефику вир Тонхлейну двигаться через густой подлесок относительно быстро. Ветки хлестали его по лицу, ядовитый плющ оставил пару пятен на шее и руках, но паутина так и не смогла довести его до истерики и развернуть. При попадании в хитроумные путы безмозглых пауков он чихал и торопливо вытирал лицо, но должным ужасом не проникался. Он даже внимания на окружающий лес не обращал. Под его ногами гибли роскошные мухоморы, кустики голубики и нежные лесные цветы. Вир Тонхлейн, как цивилизация, бежал вперед за своим страхом, убивая все на своем пути.

Сердце жалось куда-то наверх, не желая сваливаться во тьму пустоты и отчаяния. Тугим комочком оно с каждым ударом подбиралось все ближе к виртонхлейновскому горлу и даже запустило свои дрожащие от страха щупальца в уши. В ушах в сплошной мерный треск сливались удачно дополняющие друг друга пулеметные очереди страха и бега по пересеченной местности в условиях посредственной видимости.

Неожиданно раздался девичий визг чуть в стороне от прямого движения Йозефика. Чтобы остановиться, он тяжело налетел на покрытый желтой плесенью ствол давно плюнувшего на свой внешний вид бука. Только тут он заметил, что выбрался из ельника. Сопя, как отчитанный некомпетентным начальником кабан, Йозефик вглядывался в непроглядную зеленую стену, из-за которой донесся призывный крик самки. Не такой уж и призывный, но, как вы понимаете, опасность и ухаживания всегда шли под ручку у млекопитающих. И даже сейчас, когда ноздри существенно уменьшились в размерах, их союз остался достаточно крепок.

Йозефик оттолкнул от себя старое больное дерево, как надоевшую игрушку, и ломанулся на крик. Можно подумать, у деревьев нет чувств. Прогнившая ветвь рухнула на место, на котором еще мгновение назад стоял молодой человек, уже скрывшийся среди сочного молодого кустарника. Все, что ей удалось сделать, так это заставить огромную серо-бурую белку пригнуть голову, перед тем как та со всего хода влетела в нее и разнесла в щепки.

Йойк воспринял крики Сьомирины спокойно. Ничего свидетельствующего о том, что девушке грозит опасность, он, к своему сожалению, не услышал. А у него были очень чувствительные уши с калибровочными кисточками. Вообще-то он к Сьомирине особо теплыми чувствами не проникся, но глупая звериная привычка чуять вожака была куда сильнее личных предпочтений. Вообще дылды ему попались бестолковые. Вот сейчас этот Который-Кормит умудрялся два часа плутать по лесу. А ведь Йойк даже с высоты своего роста, не сильно отличающейся от нижней точки любого плевка, видел противоположную сторону узкой полоски леса, которая отделяла озеро, где они останавливались, чтобы его намочить, обобрать и унизить, от огромных просторов, полных незнакомого тяжелого запаха.

Вир Тонхлейн уже заворачивал на второй круг по лесу, когда на его плечо с нижних веток спрыгнул Йойк. Молодого человека повело в сторону, и он наконец выбрался на открытое место.

Вдаль по пологим холмам тянулись строгие ряды кустов с большими мясистыми листьями. Крупные белые цветки на них источали непривычный аромат, сквозь который было так же приятно дышать, как через промасленную ветошь. Жужжание насекомых наполняло воздух и каким-то подсознательным образом превращало свежий простор в палящий зной пустыни. У Йозефика по виску побежал ручеек гадкого пота. Один рукав этого ручейка по шраму на щеке перескочил к уголку губ, вызывая соленое жжение. Другой же мягко огибал линию подбородка, скользил по кадыку, далее его изгиб проходил по ключице и, наконец, разливался дельтой по груди. Йозефик расстегнул воротник как можно шире и ладонью протер пот. На ладони остались вызывающие желание почесаться и помыться темные катышки.

Посреди полей торчал поселок не пойми какого типа. Издали он был похож на пучок бледных поганок с яркими красными прыщами. Слишком узкие и высокие дома, казалось, опирались на один фундамент. Округлые крыши были сложены из светло-голубой черепицы, но эта голубизна еле проглядывала из-под слоя белой глазури, как на ромовой бабе.

– Твою-то псину, в этом лесу есть хоть один нормальный город? Что это за дыра? – тяжело дыша, спросил у летевшего мимо шмеля Йозефик.

– Бру-ж-ж-ж-ж-ж, – ответил шмель.

– Я так и знал!

Йозефик стянул с плеча Йойка и усадил на землю. Они уставились друг другу в глаза. Белка подозрительно прищурилась, учуяв подвох.