Дева и Змей - Наталья Игнатова

— Нет, Гиал, это чувство признательности. Тебе знакомо такое?

Давно и далеко…

Семь лет Наэйр провел во тьме, не видя солнца и звезд, не слыша ничего, кроме темного шороха подземных безглазых тварей. Запах сырой земли въелся в истерзанную плоть, тяжелая глина залепила глаза, в единую массу сваляла длинные мягкие волосы.

Семь лет вырывался он на свободу. Грыз кандалы, до кровавых пеньков стачивая зубы о мертвое железо, скреб крышку гроба отросшими когтями, задыхался, когда забывал о том, что ему не нужен воздух. В бессилии и отчаяньи, измученный тьмой и холодной безысходностью могилы, думал, что это навсегда, и тогда рвался из груди низкий протяжный вой, полный ужаса перед вечностью.

Против всех правил люди похоронили его в освященной земле. Не закопали на перекрестке, не выбросили в реку, привязав к ногам тяжелый камень. Даже за оградой кладбища, где хоронили еретиков и самоубийц, не нашлось для него места. И фейри или демоны не могли отыскать его, забрать душу из плотской тюрьмы, не могли помочь освободиться. Талау — земля — не принимала его, лишь вздыхала и плакала росой, когда слышала, как отчаянно и безнадежно рвется на свободу крылатый дух, ставший узником мертвого тела.

И все же Наэйр сделал это. Он сумел освободиться, он источил оковы, и в груду опилок превратил крышку своего гроба, и дни, когда от свободы, от неба и солнца, его отделяли лишь полтора метра слежавшейся земли, стали самыми долгими за прошедшие семь лет. Он вырвался из заточения ясным зимним днем — потерявший рассудок от голода и мучений, яростный дух мести и убийства. Ни единой живой души не было на кладбище, даже сторож в эти часы отлучился в ближайший кабачок, и Наэйр дождался ночи в его доме. Равнодушный ко всему, кроме голода, не способный даже радоваться, он увидел свое отражение в глазах вернувшегося сторожа и вскрикнул от ужаса и отвращения. Смертный почти сумел убежать, воспользовавшись его замешательством, но длинные загнутые когти принца, изрядно сточившиеся, грязные от набившейся под них земли, застряли в сукне зимнего кафтана… Кладбищенский сторож стал первой жертвой вернувшегося к живым князя Михаила. Он же стал последней жертвой, погибшей безвинно.

Катерину принц отыскал без труда, ему не понадобилась даже помощь подданных, и в час быка мертвец вошел в теплый дом, миновав спящую стражу. Прежде чем разбудить бывшую невесту, Михаил полюбовался ею, изменившейся за семь прошедших лет, но не утратившую вида кроткого и невинного. Она спала и улыбалась во сне мягко и нежно, а он смотрел на нее. Он знал, что гораздо чаще, чем добрые сны, видятся ей кошмары, где снова и снова она вбивает ему в сердце острый осиновый кол. Он знал, что каждый день вспоминает она его в молитвах и вопреки всему надеется на его возвращение. Катерина звала его, ждала его — что ж, он пришел, других приглашений не требовалось.

Как она закричала, увидав его… Если бы не это, если бы не ее крик, не ужас в родных голубых глазах, может, и дрогнуло бы мертвое сердце. Но эта женщина ждала другого, мечтала о мальчике с белой кожей и длинными черными кудрями. Она узнала его, этого мальчика, в грязном чудовище, пахнущем гарью и тленом, изъеденном пытками и червями, в чудовище с когтями, длинными, как ножи, с клыками, страшными в оскаленной, лишенной губ пасти… Она узнала его. И закричала. И Михаил окончательно освободился от любви.

…— Господин Гюнхельд!

Курт обернулся на голос и не сразу узнал того, кто его окликнул. Что-то смутно знакомое… не похож ни на кого из местных, но откуда взяться в Ауфбе чужому человеку? И все-таки — смуглая кожа, яркие черные глаза…

— Господин Драхен? — неуверенно произнес Курт, подходя ближе.

— Именно.

С короткой стрижкой, без украшений, в светлом костюме из неведомой ткани, пошитом в строгом классическом стиле, Змей выглядел даже моложе, чем обычно. Правда, внешняя молодость странным образом добавила ему высокомерия. Защитная реакция? Могут ли у воплощенного Зла быть комплексы по поводу возраста?

— Вас трудно узнать, — вслух заметил Курт.

— Ну, не появляться же мне на людях в обычном своем облике. Господин Гюнхельд, нам необходимо поговорить. Вопрос не то, чтобы не терпящий отлагательства, но достаточно важный. По крайней мере, для меня. Скажите, когда вам будет удобно встретиться и обсудить дела.

— Да хоть сейчас, — Курт пожал плечами, — я не занят. Пойдемте в дом…

— Нет, — вот теперь сомнений не осталось: только Драхен мог так устало и в то же время терпеливо вздохнуть, — никогда не приглашайте меня в дом, господин Гюнхельд. Я не воспользуюсь вашей оплошностью в этот раз, но запомните на будущее: упыри — никудышные гости.

— Но вы же не упырь, — удивился Курт, но понял, что тему лучше не развивать и кивнул: — В любом случае — спасибо, что предупредили. Мы можем поговорить в саду. В сад-то вас пригласить можно?

— Если вы не собираетесь гулять там по ночам, — Драхен слабо улыбнулся. — Не так все страшно. Просто скажите на прощанье, что больше не желаете меня видеть.

— Угу, — Курт открыл калитку. — Этот господин мой гость! — сообщил Остину, как обычно не успевшему к воротам. Привратник поклонился обоим и вернулся на скамейку в тени. Ворота оттуда видны были прекрасно, но старик часто засыпал в холодке.

Мать говорила, что зимой он так же сладко спит в теплой привратницкой, но расчета старику не давала. Жалела. Остин служил в господском доме с самого детства, пусть уж доживает спокойно.

Курт с гостем расположились в одной из беседок, подальше от цветников, от дома, от любопытных окон и взглядов прислуги.

— Ну, вот, — сказал Курт, чувствуя некоторую неловкость, — и что же у вас за дело?

— Долг, — спокойно сообщил Драхен, — долг крови и, следовательно, чести. Вы спасли мне жизнь, а это само по себе дорогого стоит, но кроме того, вы, господин Гюнхельд, отдали мне свою кровь. Я признателен вам за спасение и в любом случае искал бы возможность оказать ответную услугу, но отданная вами кровь накладывает на меня обязательства. Не просто благодарность, но… если хотите, своего рода зависимость.

— Значит, легенды не врут? — медленно проговорил Курт. — Что значит, зависимость?

— О, никакой мистики! — Драхен вновь улыбнулся, на сей раз веселее. — Просто есть долги, которые я считаю нужным отдавать. Вы правы: об этом легенды не лгут. Почти.

Когда Курт учился на первом курсе, по группе расползся гадкий слушок о нем и дочери одного из профессоров, учившейся двумя курсами старше. Примерно так же, как тогда, Курт почувствовал себя сейчас: раздражение и беспомощность. Раздражение из-за того, что ситуацию нельзя контролировать, и беспомощность от невозможности доказать, что все не так, как выглядит. В общем, плохо он себя почувствовал. Но злость постарался придавить и произнес как можно спокойнее:

— Нет никаких долгов, господин Драхен. Вы спасли нас — мы сделали, что могли, для вас.