Одержимый - Шарлотта Физерстоун

Анаис гневно взглянула на него сквозь застилавшие глаза слезы:

– И ты еще говоришь о своей боли? Ты даже не в состоянии понять, какую жертву принесла я! Отдала частичку себя, своей души! Но я поступила так из-за любви, и даже не смей думать иначе! Я сделала выбор, решив, что дочка не станет частью моей жизни, потому что в глубине души понимала: ей будет лучше без меня. Мне была ненавистна даже мысль о том, что нашей дочери, этой жизни, зародившейся из такой прекрасной любви, суждено будет столкнуться с уродливой правдой о ее рождении. Я думала… – зарыдала она, теряя остатки самообладания. – Я думала… что поступила правильно.

– О боже, Анаис… – застонал Линдсей, бросаясь к ней.

– Нет! – взмолилась она, задыхаясь от рыданий. – Пожалуйста, ничего не говори. Просто… уйди.

– Не думаю, что смогу когда-либо уйти от тебя, Анаис.

В словах Линдсея послышались надежда, тоска, и сердце Анаис сжалось. Ее собственная надежда вспыхнула в душе, заставив задуматься: «А что, если…» Неужели это возможно?.. Но потом Анаис взглянула на Линдсея и увидела лишь оболочку мужчины, которым он был прежде, пустую скорлупу, в которой когда-то жили душа, потенциал и характер.

– Ты уже ушел, Линдсей. Ты просто еще не понимаешь этого.

Типичный для ранней весны капризный ветер обдал холодом. Линдсея окутало сыростью, но он даже не почувствовал этого. Глядя вслед Анаис, которая направилась к ожидавшей карете, он все еще слышал в ушах ее полные гнева и боли слова. Неужели все это правда? Неужели он действительно для нее ушел, умер? Так быстро потерял самого себя?..

Линдсей получил ответы на эти мучительные вопросы, когда почувствовал, как тело начинают сотрясать приступы еле заметной дрожи, а голова принимается пульсировать, настырно требуя заполнить сознание дымом.

Опиум был средством, помогавшим сопротивляться искушению выпивкой и женщинами, не дававшим Линдсею превращаться в собственного отца. О, какой же коварный демон туманными завитками слетал с трубки, делая Линдсея еще хуже, чем он всегда боялся быть! Линдсей погубил женщину, которую любил, разрушил ее жизнь, свою собственную… Он даже изменил судьбу своего ребенка! Уничтожил все, и ради чего – ради наркотика, который больше не приносил наслаждения, а лишь требовался его измученному зависимостью телу!

– Сын, – раздался сзади дрогнувший от волнения голос отца.

Но Линдсей не мог обернуться, не мог отвести взгляд от угла, за которым только что скрылась Анаис.

– Линдсей, пожалуйста, сядь в карету, и мы вместе отправимся на ланч по случаю крестин, – принялся уговаривать другой голос.

Это был голос его матери, такой добрый и нежный… Линдсей помнил этот успокаивающий тон с детства, когда мама укладывала его в кровать и говорила, каким прекрасным человеком он станет, когда вырастет.

Что ж, теперь он был ходячей катастрофой. Неудачником и негодяем, бесконечно далеким от звания джентльмена.

– Пожалуйста, Линдсей, иди сюда…

Сбросив с плеч мягко приобнимавшую его руку матери, Линдсей резко бросил:

– Ради всего святого, только не сейчас, мама!

Потрясение, послышавшееся в ее судорожном дыхании, заставило Линдсея осознать, как же мало выдержки в нем осталось. Обернувшись, он увидел стоявшую на лестнице мать. Она плакала, и Линдсей схватил ее руку, крепко сжав в своей ладони, а потом прижался губами к ее побелевшим суставам.

– Прости меня, – взмолился Линдсей. Он никогда не хотел причинить боль кому бы то ни было, и меньше всего – женщине, которая растила его, любила его, учила быть достойным мужчиной – настоящим мужчиной, который заслуживал бы такой женщины, как Анаис. И он так подвел мать! Заставил страдать, не оправдал ее ожиданий. – Я… я сам не свой, – попытался объяснить он, выпуская ее руку. – Голова болит. Легкий сон восстановит мои силы. Всего один час, мама. Потом я смогу присоединиться к тебе в Лодже.

– Мой хороший мальчик, – прошептала мать дрожащими губами. Линдсей не стал возражать, когда она взяла его лицо в свои ладони и немного наклонила его подбородок, заставив взглянуть себе в глаза. – Что же ты сделал с собой, Линдсей? Куда делся мой сын?

– Он потерялся, мама.

Увидев ее слезы, Линдсей почувствовал, что уничтожен. Обычно его мать плакала только из-за его непутевого отца. Никогда прежде сам Линдсей или его поступки не доставляли ей огорчение, и неумолимое осознание этого убило последнюю вспышку жизни, еще остававшуюся в нем.

– Неужели ты не можешь найти его? Я… мы, – поправилась она, взглянув на отца Линдсея, – мы так хотим, чтобы он вернулся!

– Я постараюсь, – пообещал Линдсей, отстраняясь от матери и понимая, что лжет.

Правда заключалась в том, что он уже не мог бросить свою ужасную привычку, даже если бы сильно захотел этого. Линдсей был не более чем адептом, самозабвенно следующим по стопам сотканной из дымной завесы любовницы. Он был зависимым. Абсолютно зависимым от нее, просто одержимым. Опиум требовался его телу точно так же, как пища и вода.

– Через час, мама, или, может, через два, – пробормотал Линдсей, попятившись от матери. – Мне лишь нужно немного поспать. Совсем чуть-чуть.

Бросив пальто на сиденье кресла, Линдсей обратил внимание на серебряный поднос, стоявший на столе в холле. Пришло какое-то письмо. Его сердце волнительно затрепетало в странной надежде, что это было послание от Анаис. Увы.

Сломав печать, Линдсей обнаружил письмо, которое прислал ему Роберт Миддлтон, и направился в бывшую оранжерею. В свой гарем, рассеянно подумал Линдсей. Запретное место, созданное для того, чтобы заниматься запретными вещами.

По дороге в тайную комнату Линдсей подавил в себе нетерпение, заставлявшее ускорить шаг, чтобы быстрее оказаться в опиумном прибежище, и начал читать письмо на ходу.

«Реберн,

Я не знаю, будете ли вы присутствовать на крещении Мины, поэтому решил написать вам и сообщить, что в течение двух недель я заберу Мину и Маргарет домой, в Эдинбург. Уверен, вы согласитесь с тем, что это лучший выход для всех, кого касается эта история»…

Оказавшись один в своем убежище, Линдсей закрыл глаза и опустился на красный бархатный диван. О боже, нет! Да какое этот Миддлтон вообще имеет право увозить в такую даль ребенка, который не был его собственным? Но Мина теперь – дочь Роберта, напомнил себе Линдсей. Эта девочка была только плоть от его плоти, и ничего больше. Мина не была – и никогда уже не станет – его дочерью больше, чем просто по крови.

Бумага задрожала в руке Линдсея, и он снова посмотрел на закорючки слов, которые, казалось, горели под его взглядом.

«Вы должны понять, что ничего уже не поделаешь. Мы представили Мину обществу как нашу дочь, и я могу вас заверить, что для Маргарет и меня она и есть наша родная дочь. Никто не станет подвергать сомнению законность ее рождения, ведь всем было известно, что Маргарет находилась на позднем сроке беременности до того, как мы приехали в Бьюдли. Это дитя будет наслаждаться всем, что мы можем ей дать. Клянусь, мы будем ее любить, холить и лелеять – точно так же, как делаем это сейчас.