Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Действительно, население резко изменило свое отношение к отступавшим русским войскам, проводившим эвакуацию, согласно требованиям Ставки. В подтверждение данного тезиса можно привести тот факт, что во многих воспоминаниях русских военнопленных говорится о том, что осенью 1914 года, во время боев в Польше местное население жалело русских солдат, и пыталось хоть как-то подкармливать пленных. Голодные, измотанные боями под Варшавой и Лодзью, русские войска могли рассчитывать на продовольственную помощь со стороны польского и западноукраинского населения.

Зато в 1915 году в Галиции, где русская армия и власти в ходе эвакуации оставили после себя недобрую память, местные жители издевались над пленными, напоминая им о вчерашнем поведении русских войск на оккупированной территории: «Пся крев: „давай курку, давай млеко!“».[409] К сожалению, поведение дезориентированной и надломленной поражениями армии, поощряемой к тому же преступными действиями тыловиков, всегда одинаково.

Что касается «мирного» населения, то в условиях «тотальной войны» оно перестает быть таковым, превращаясь в потенциальных комбатантов врага, а то и в его прямых пособников. Население оккупированной территории не может не работать, дабы не умереть с голоду, а так как власть принадлежит противнику, то это и есть пособничество. Наибольшего расцвета данный подход достиг в годы Великой Отечественной войны, когда каждый советский гражданин, оказавшийся (не по своей вине!) на оккупированной территории долгое время спустя и после войны подвергался определенным правовым ограничениям.

Каждый мужчина есть потенциальный солдат, а его семья — поставщик продовольствия для врага. Так, в годы Первой мировой войны понятие «военного плена», введенное международными актами, было распространено воюющими сторонами на все мирное население оккупированных областей.[410] Такова логика тотальной войны, но логика не столько объективная, сколько порожденная умами доктринерствующих военачальников и высших государственных чиновников.

В России же, где не кто иной, как сама Ставка Верховного главнокомандования, пыталась свалить с себя справедливые обвинения в некомпетентности ведения войны и напрасной гибели десятков тысяч людей в форме и без оной, доктринерство достигло высшей степени. Во имя этого Ставка встала во главе репрессивных мер против мирного населения приграничных областей, долженствующих перейти в руки победоносно продвигающегося на восток неприятеля. Такой шаг лишь усугубил тяжесть поражения.

Приказы «ни шагу назад» в ходе Горлицкой оборонительной операции привели к разгрому и практическому уничтожению 3-й армии Юго-Западного фронта. На пятый день операции начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. М. Драгомиров просил Ставку отменить приказ, и позволить обескровленным соединениям 3-й армии отступить за естественный рубеж реки Сан, чтобы перевести дух. Конечно, просьба была отклонена, а начальник штаба фронта — смещен со своей должности. Не мог же великий князь Николай Николаевич Романов признать, что он был неправ, а какой-то там генерал Драгомиров — прав. Результатом стали массовые сдачи русских солдат в плен, причем та же Ставка отдавала распоряжения о репрессиях в отношении к сдающимся, о чем подробно говорилось выше.

Издержки внутреннего сознания собственной вины Верховного главнокомандующего и его сотрудников выливались в репрессалии по отношению к тем, к кому их можно было применить. Так как войска продолжали драться, то в качестве наказуемого элемента оказалось мирное население тех территорий, что вскоре должны были перейти в руки австро-германцев. Сверху вниз спускались соответствующие распоряжения, воплощаемые в жизнь низовыми исполнителями, зачастую перехлестывавшими рамки указаний Ставки. Просто так было удобнее для всех. Канцеляристский штаб Верховного главнокомандующего, составленный из людей, ранее не участвовавших ни в одной войне, и не мог поступать иначе, так как привычное отношение к «бумажкам» автоматически переносилось на людей.

Действительно, к мерам насильственной эвакуации прибегали обе воюющие стороны. Но есть и разница. Если немцы бежали из Восточной Пруссии сами, не желая оставаться под властью русских, то население приграничных русских территорий, помимо известного процента (достаточно большого) добровольно эвакуировавшихся людей, подлежало принудительной эвакуации. Причина этому проста: в практически мононациональной Германии (за исключением познанских поляков) просто-напросто не было людей, пригодных для проведения репрессий в русле надуманной «шпиономании». Шпиономания и эвакуация — это две стороны одной медали, причем обе стороны — негативного характера.

Те русские, что к началу войны по тем или иным причинам находились в Германии, подверглись унижениям и издевательствам в самом начале (часть из них, как правило, мужчины призывного возраста, угодила в концлагеря). Однако однородность немецкого населения не давала поводов к репрессиям внутри страны. Единственным исключением стал тот факт, что призывники из Эльзас-Лотарингии отправлялись не против французов, а на Восточный фронт, где они столь же доблестно, что и все прочие немцы, сражались с русскими. Точно так же немецких поляков по преимуществу посылали во Францию. Точно так же австрийцы старались отправлять чешские полки на Сербский или Итальянский фронты, насыщая Восточный фронт австрийскими немцами, венграми, хорватами.

В Российской же империи многонациональность страны дала массу поводов для проведения шовинистической политики по отношению не столько к врагу, но — к собственным же гражданам. Напомним, что термин гражданства был дарован императором в Манифесте 1905 года. Также данная политика коснулась и населения оккупированной в 1914 году австрийской Галиции. Здесь причина проста — в России почему-то считали, что Западная Украина в силу своего этнического фактора есть неотъемлемая часть России и, следовательно, галицийских украинцев рассматривали как собственных граждан. Последствия данного подхода, унаследованного и советской властью, можно видеть сейчас в российско-украинских отношениях и в том политическом диктате, какой экономически малоразвитые западные области ныне независимой Украины навязывают мощному промышленному потенциалу украинского востока.

Естественно, что все это должно было коснуться прежде всего людей, проживающих близ существующей и вероятной для ближайшего времени линии фронта. Мало боев, уничтожавших местность — людей гнали на восток, вынуждая их бросать хозяйство, землю и скот, без надежды когда-либо получить все это обратно. Все оставляемое врагу по мере возможности уничтожалось. В первую голову — огнем. Участник войны так вспоминает о боях гвардии в Галиции в июле месяце: «Зрелище от этих пожаров было грандиозное и незабываемое. Огнем беспощадно уничтожались целые цветущие районы. Население выгонялось с насиженных мест и должно было бежать в глубь России, погибая по дороге от голода и эпидемий. Самая жестокая и бессмысленная страница войны, начиналась. Ни в чем не повинные мирные жители, забрав с собой лишь самые необходимые вещи, бежали без оглядки назад. Обозы их нередко попадались между нашими и германскими линиями, и тогда этим несчастным приходилось к довершению всех бед испытать на себе стрельбу артиллерии».[411]