Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Наиболее трагическим гуманитарным следствием шпиономании (структурным следствием стало падение монархии) стали такие явления, как эвакуация и беженство. Вторжение австро-германцев в пределы Российской империи спровоцировало русскую Ставку первого состава на новый негатив — организацию гуманитарной катастрофы. Как будто бы мало было шпиономании.

Реки Бобр, Неман, Нарев, наконец, Средняя Висла прикрывали тот операционный базис, что заботливо создавался русским военным ведомством со времен генерала Н. Н. Обручева. В течение нескольких десятилетий в «Польском выступе» оборудовались войсковые склады, железнодорожные и шоссейные коммуникации, крепостные и прочие укрепления. Только в июле месяце огромным напряжением сил австро-германцы вытеснили русских из Польского выступа. Потеря Передового театра и всего операционного базиса вынуждала подумать об остановке отхода армий, как только к этому представится возможность. Но новый базис не был определен достаточно четко, и потому значительная часть Литвы и Западной Белоруссии была отдана напрасно осенью 1915 года.

На совещании 22 июня армии Северо-Западного фронта получили разрешение Верховного главнокомандующего на отступление из русской Польши, буде к тому представится необходимость. Однако перед этим требовалось провести широкомасштабную и до того беспрецедентную эвакуацию всего Передового театра в глубь Российской империи. Примером тому служила уже проводившаяся эвакуация захваченной летом 1914 года австрийской Галиции.

Прежде всего Ставка приняла решение эвакуировать польскую столицу — Варшаву, где были сосредоточены масса военного имущества, госпитали, государственные учреждения. Подумать заранее об эвакуации тех варшавских учреждений, что не требовались столь уж жизненно на театре военных действий, никто не удосужился. Между тем эвакуация Польши, не предусматривавшаяся заранее, являлась чрезвычайно сложным делом. Прежде всего потому, что это была территория Российской империи, то есть обладала вековой массой накопленного имущества, каждое наименование которого, казалось, подлежало первостепенной эвакуации.

Эвакуация имущества проводилась совместно с переселением в глубь страны огромной массы местного населения, получивших наименование беженцев. Явление беженства зародилось еще в ходе кампании 1914 года. Широкомасштабные боевые действия, ведшиеся на территории Польши и Галиции, побуждали местное население спасаться от превратностей войны. На плечи местного населения ложились все издержки войны — продовольственные «местные средства» для воюющих армий, за которые расплачивались чаще всего ничего не стоившими расписками, горящие дома, постой войск, подводная повинность.

Все это — не говоря уже о мародерстве и тех насилиях, что всегда приносит мирным жителям война. Тем более такая война, как общеевропейский пожар. Оказавшись между двух огней, люди бежали в разные стороны — как правило, выбор востока или запада зависел от того, какими именно армиями (русскими или австро-германцами) в каждый данный момент контролировалась данная территория.

Очевидно, что ни австрийцы (прежде прочих — венгры), ни немцы, ни русские не могли рассматривать население Польши и Галиции как «свое» в той полной мере, в какой относятся к «своим», к «землякам». Жители приграничных территорий, на которых шли сражения, не могли рассчитывать на то отношение со стороны войск обеих противоборствующих сторон, какое могли получить жители коренных областей Австро-Венгрии, Германии и России. Нельзя забывать, что основную массу населения здесь составляли поляки, чья территория была разделена в ходе трех разделов Польши конца восемнадцатого века и по итогам наполеоновских войн, а также евреи.

Кроме того, беспрецедентный размах боевых действий чисто психологически побуждал людей бежать от войны. Поэтому первые беженцы появляются уже в августе 1914 года: «Навстречу колонне, точно охваченные лихорадочной дрожью, мелькают спугнутые деревни, смятые тяжкими ударами войны. Десятки и сотни мужиков, коров, лошадей; бабы с распущенными волосами, как будто растрепанными ураганом; матери, прижимающие к груди спеленутых младенцев; бездомные собаки; интеллигенты без шапок; евреи в измятых разорванных кафтанах; сидящие на узлах старухи… Все это бежит перед нами жалкой вереницей оторопелых, покорных, беспомощных и враждебно-суровых лиц с выражением ужаса, унижения и дикой усталости в глазах. Никто не знает, куда и от чего бегут эти толпы несчастных, но почему-то все охвачены странным и мстительным озлоблением к бегущим».[402]

Но это было в 1914 году, когда «бежали» те, кто был объят паникой. После того, как она проходила (вместе с откатыванием на запад либо восток линии фронта), люди в основной массе возвращались по домам. Теперь же, в 1915 году русская Ставка распорядилась приступить к организованной эвакуации приграничного населения на восток. Это — миллионы людей, большинство из которых было насильственно стронуто со своих мест волей Верховного главнокомандования.

Принудительной эвакуацией были охвачены все те категории населения, что вынудили сорваться со своего места большую часть населения оставляемой территории. Характерно, что Ставка не только не пожелала своевременно согласовать мероприятия по принудительной эвакуации с гражданскими властями, в сферу ответственности которых переселялись беженцы, но и принципиально не намеревалась сотрудничать с правительством в данном вопросе. Просчеты высших назначений начала войны сказались со всей остротой именно в 1915 году: «Главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич, самовластный и склонный к самодурству. Попытки Совета министров учредить в Ставке должность „гражданского комиссара“ из высокопоставленных чиновников для согласования действий правительства и военных разбились о нежелание генералов пускать „штатских“ в свои дела. Справедливо осуждая гражданские власти за нерешительность и ведомственные дрязги, Ставка все больше вмешивалась в дела тыла, поручая их некомпетентным офицерам».[403]

Нагрузка на железнодорожную сеть, и без того более слабую, нежели в Германии и Австро-Венгрии, выпала неимоверная. Развал железнодорожного хозяйства, в виде кризиса сказавшийся тяжелой зимой 1916–1917 г., начался именно в ходе Великого Отступления 1915 года и связанной с ним эвакуацией беженцев в глубь Российской империи. Кроме того, ведь существовали и тяжелейшие в смысле нагрузки на железнодорожную сеть воинские перевозки. Эшелоны шли непрерывным потоком как из тыла на фронт, так и с фронта в тыл: «Усугубленной антисемитизмом шпиономанией была порождена и нанесшая неизмеримый вред железнодорожным коммуникациями всего Северо-Западного фронта, перемещению его войск правительственная мера по интернированию евреев из прифронтовой полосы».[404]

Если беженцы и войска частично могли передвигаться и своим ходом, то любое имущество могло быть перевезено исключительно транспортными средствами. Гужевой (конский) транспорт был слаб, автомобильного не существовало вовсе. Оставались только железные дороги. Железнодорожная инфраструктура Российской империи была слаба не только самой сетью дорог, но и вагонно-паровозным парком. Отсутствие автоматических тормозов у вагонов-теплушек и открытых платформ, которыми производилась львиная доля грузовых перевозок, нехватка паровозов, слабость железнодорожных войск — все это играло против намерений русского военно-политического руководства.