Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

и средний. А те – зятья, у кепа ещё две дочки имеются. Один у них только чужой – «маркони», они ему денежками платят, а себе весь улов берут. А судно у них – не своё, владельцу ещё пятьдесят процентов улова отдают как штык.

– Что ж они ему теперь-то отдадут? – спросил Шурка. Очень ему жалко стало семейство.

– А ни шиша. Всё ж застраховано. Они ещё за свою «Пегушку» компенсацию получат. – «Пегушкой» он «Герл Пегги» называл. – И с фирмы ещё штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.

Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.

– А нам бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пятьдесят тыщ фунтов, не меньше.

– Ладно, – сказал Серёга. – Нашёл, чего спрашивать.

– А я разве спрашиваю? Сами говорят.

Старпом всё тёрся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, – да мы вроде политики не касались, всё больше по экономическим вопросам.

– А вот вы мне чего скажите, бичи, – Васька Буров говорит. – Как же это получается: за пароход или там за имущество какое – дак деньги платят, а за людей – ни шиша?!

– А ты б чего – взял бы? – спросил кандей.

– Я-то? Нипочём. Я бы и за пароход не взял. А за людей – это уж просто грех. Но ведь другой-то – он бы, может, и взял. Ему не посули заранее – он и пальцем не пошевелит выручить кого.

– Что ж он, хуже тебя? – опять кандей спросил.

– Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?

– Полагается, да не нам, – сказал Серёга. – Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько – это ты никогда не узнаешь.

Шурка сказал:

– Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.

– Дак на него и ходят-то так, знаешь… пошуметь да посачковать. Опять же – зовут, попробуй не выйди. Не-ет, – Васька Буров всё не соглашался. – Материальный стимул – он большой рычаг. Верно ж, старпом?

Старпом насчёт этого рычага не нашёл чего возразить.

– Вот я и говорю – чего-то ж всё-таки стоит человек. Должен стоить!

– А ничо он не стоит, – сказал Серёга мрачно. – За тебя кто-нибудь поллитру даст? И усохни.

– Башка! Ни о чём с тобой по-серьёзному нельзя…

– Ну, так ведь… – Шурка поразмыслил. – Смотря же – какой человек.

– А! Так, стало быть, цена-то ему всё ж таки есть! Только вот – какая?

Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:

– Наверное, надо так считать – во что человека другие ценят… Я так думаю.

Васька подумал и не согласился.

– Вот этот жмот – слыхал? – за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих спроси – им за папку любимого и десять мильонов мало будет.

– Ты ж им не просто человек, – сказал Шурка, – ты ж им родитель. Да об чём спор? Кто сколько получает – столько он и стоит.

– У! – Васька сказал. – Ежели так, то старпом у нас четырёх салаг перетянет.

Поглядели мы на старпома нашего, потом – на салагу Алика. Нет, решили молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.

– И опять же, – Васька добавил, – вот нам за сегодняшний день одна гарантийка идёт: рыбы стране ж не даём, бичуем, а позавчера ещё – давали. Что же мы, позавчера и стоили больше? Так это же, если разобраться, рыбе цена, не человеку.

Старпом всё же вмешаться решил, предложил разграничить чётко, какой человек имеется в виду – советский или не советский. Ну, это мы его оборжали всем хором. Попросили хоть при шотландских товарищах воздержаться, вдруг – поймут. К тому же, Серёга ему намекнул, если иностранец – его же в наших рублях нельзя считать, его же надо – в валюте, так это, может, и подороже выйдет. Старпом своё предложение снял.

– Ай, мужики! – Васька засмеялся. – Ну, не ожидал… Бородатые, детные, а не знаем – сколько ж стоит человек!..

– Может, и не надо нам этого знать, – сказал кандей. – Господь знает – и ладно.

– Это – которого нет? – старпом подхихикнул.

– Ещё не выяснено, – Алик заметил.

– Как это – «не выяснено»?

– Да так. Великие умы спорили – к единому выводу не пришли.

– Интересно – что за такие «великие»!

– Да уж, какие б ни были, – кандей наш спор закончил, – а раз они не пришли, так мы – и подавно. Кому ещё чаю налить?

Вот на чём все и сошлись – что не нам это знать, сколько человек стоит[68]. Шотландцам, которые только глаза таращили, попробовали растолковать, об чём мы здесь травим, – не поняли они, плечами пожали. Но всё же высказались – за расширение контактов. Стали нас к себе в Шотландию приглашать, в гости. Из-под роканов вынули шариковые ручки и записали свои адреса, а ручки нам подарили. Адреса мы взяли, на всякий случай. Их тоже пригласили – кто во Мценск, кто в Вологду, кто в село Макарьево Пензенской области.

А дело там, на палубе, само делалось. Слесаря с «Молодого» и правда не дали нам пальцем пошевелить. Сами и парус убрали в форпик, и бочки убрали, и обломок мачты к месту приварили – это рей оказался, мачта чуть только погнулась. Даже антенну «маркониеву» натянули. «Дед» сходил поглядеть и рукой махнул:

– Как-нибудь дошлёпаем.

Потом мы опять спали. И мы, и шотландцы. Проснулись только под вечер, когда «Молодой» нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже послабел, я это по птицам видел – опять они усеяли скалы и горланили, когда мы под ними проходили. В шторм они прячутся куда-то.

Когда вышли, солнце светило косо и океан темнел грозно, поблёскивал невысокой волной. Но скалы уже припорошило снегом, и были они снова белые, с лиловыми извилинами, с оранжевыми верхушками, и даже не верилось, что мы-то их видели чёрными, и не так давно. В миле примерно от фиорда мотались в прибое чьи-то обломки. От «Герл Пегги», наверно, или чьи-нибудь другие. Шотландцы наши помрачнели и снова стали креститься.

База нас ожидала на горизонте – вся в огнях. На мачтах, на такелаже – огни, и в десять рядов иллюминаторы. Целый город стоял посреди моря, а в воде его отражение. Когда подошли поближе, стало видно, как светится голубым светом вода вокруг её днища, как будто его подсвечивали из глубины. Весь борт усеян был людьми, вдоль всего планширя торчали головы и на верхних палубах, в надстройках.