Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

Пантомима: подлинное искусство. В те времена все единодушно полагали, что пантомима представляла собой более высокую степень искусства. В этом случае играл только один актер, который с помощью хора и большого оркестра из флейт и лир изображал на сцене целую историю только танцем и ритмичными движениями. Поистине великие pantomimus заслужили успех у самых утонченных аристократов Рима. Во времена правления Августа Пилад и Батилл[336] стали кумирами римских театралов, а Парис был одним из ближайших друзей Нерона.

Чем выше искусство пантомимы, тем меньше надо было произносить слов; распев хора – пока актер менял свои костюмы – давал зрителям достаточно времени и информации для понимания, какого персонажа он будет изображать. С виртуозным искусством он переходил от изображения одного персонажа к другому, не исключая и героев древнегреческих трагедий – только что был Агамемноном, затем становился Клитемнестрой и сразу за ней – Орестом. Он мог играть как мужские, так и женские роли, обрисовывать самые глубокие страсти и рассказать всю историю посредством того, что его поклонники называли «говорящими руками» и «красноречием танца».

Для самых изысканных интеллектуалов римлян громадным наслаждением было видеть игру великих актеров-мимов, воспроизводящих историю о том, как Ахилл, переодетый девушкой, был застигнут Улиссом, что привело к Троянской войне. Актер в этом представлении играл множество ролей – и все его воплощения были безупречны.

Однако далеко не все танцы оказывались столь невинны. Многие из самых непристойных историй из греко-римской мифологии были воплощены на сцене, и чем грубее они представлялись, тем все более громкими аплодисментами награждали их невзыскательные зрители. Тем не менее ведущие актеры пантомимы имели доступ в аристократические дома, получали крупные гонорары и числились среди самых обожаемых персонажей в Риме. Они, разумеется, старались держаться как можно дальше от двух своих самых вульгарных соперников – гонщиков на колесницах и гладиаторов.

Чрезвычайная популярность цирков. Когда по столице развесили объявления о проведении в цирках города целой серии больших состязаний, все римляне, казалось, просто сошли с ума. Невозможно описать словами восторг жителей, яростные обсуждения достоинств и недостатков колесничих и четверок их лошадей, громадную волну пари, заключавшихся начиная с внутренних покоев Палатина и кончая самой грязной инсулой, а затем восторженную радость или глубочайшую печаль – в зависимости от результатов.

Высшие слои городского населения напрасно пытались изображать презрение к подобным состязаниям. Именно с такой целью Плиний Младший выразил в своих записках собственное глубочайшее отвращение к подобного роду ажиотажу, когда «так много тысяч людей устремились, словно малые дети, смотреть на то, как лошади проносятся по кругу с колесничими, стоящими, согнувшись, на своих повозках». «Большинство этого народа, – утверждал он, – ничуть не интересовалось скоростью команд или мастерством колесничих, но единственно только “цветом гонщиков”[337]… Если посередине забега эти цвета менялись, то соответственно этому менялся и энтузиазм зрителей, и они могли внезапно отвернуться от колесничих и их лошадей, которых они только что узнавали издалека и чьи имена еще минуту назад громко скандировали. Таково влияние и власть, заключенная в одной дешевой тунике!»

Популярные колесничие; крупные скаковые синдикаты. Этот вопрос довольно хорошо освещен в античной литературе, поскольку ни Плиний, ни другие античные авторы не смогли избежать искушения упомянуть о величайших колесничих древности (aurigae) получавших такие суммы денег, которые превосходили гонорары большинства сенаторов. Многие из этих баловней судьбы являлись маврами, темнокожими, горбоносыми мошенниками, с острыми белыми зубами и жилами, словно свитыми из стали. Однако большинство из них были испанцами, как, например, знаменитый Диокл[338], обшую сумму гонораров которого болельщики с гордостью выбили на его надгробном памятнике. За время своей долгой профессиональной карьеры, продолжавшейся 24 года, он принял участие в 4257 гонках, одержав 1462 победы и заработав в общей сложности около 30 млн сестерциев (примерно 1 млн 440 тыс. долларов). Однако это был не самый результативный колесничий – существовали и другие, за которыми числилось не менее 3500 побед, хотя, конечно, многие из них, скорее всего, одерживали их в провинциях.

Ни один вид спорта никогда не был в большей степени так досконально стандартизирован и возведен на профессиональный уровень, как гонки колесниц в Риме. Когда какой-нибудь магистрат или иной другой искатель популярности принимал решение дать серию соревнований, он обращался к крупным синдикатам цирков (factions). Первоначально они объединяли только партии «красных» и «белых», затем к ним добавились еще «синие» и «зеленые» и, наконец, «пурпурные» и «золотые». Каждое объединение содержало вместительные конюшни для беговых лошадей, составлявших множество превосходных четверок, а также опытных колесничих, конюхов, тренеров и ветеринаров.

Спонсор состязаний согласовывал с этими организациями точное число туров соревнований. В очередном забеге каждая «партия» выставляла свою колесницу. Десять забегов в день было минимальным количеством; двадцать четыре обычно считалось максимумом. После подписания договора и распространения по всему городу программы соревнований (в виде плакатов) следовали тревожные дни для всех задействованных в них – беспокоились по поводу их честного проведения. Ставки на различных участников обычно были так высоки и столь опрометчивы, что требовалось принятие бесчисленных мер предосторожности для предохранения лошадей от опоения наркотиками, колесничих – от подкупа или (если они оказывались неподкупными) от воздействия на них каких-нибудь вредных веществ, способных довести их до бессознательного состояния. Кипящие страсти и всевозможные уловки, возникавшие в ходе состязаний, сохранялись и в последующие века и дожили до наших дней.

Большой цирк. После таких предосторожностей и всеобщего предвкушения состязаний становились обычными жалобы людей на то, что Большой цирк слишком мал для подобных соревнований. Но это пространство представляло собой узкую длинную долину между Палатином и Авентином – превосходную природную площадку для проведения гонок с дней Тарквиния[339]. Поначалу на склонах холма были просто установлены довольно грубые деревянные скамьи. Во времена Юлия Цезаря большую часть этих деревянных скамей заменили каменными, а все трибуны вмещали по крайней мере 150 тыс. зрителей. После большого пожара 36 г. Клавдий перестроил весь комплекс так, что одну часть новых сидений сделали из мрамора, другую – из дерева; позже Траян добавил к этому несколько новых ярусов трибун и мраморные украшения. Во время нашего посещения Большой цирк занимает громадное пространство в 600 на 2 тыс. футов и, как утверждают знатоки, вмещает по крайней мере 385 тыс. человек – и это только тех зрителей, кто стоит, то есть добрую часть всего взрослого населения Рима[340].