Золотая пыль (сборник) - Генри Мерримен

– Пока Французский банк цел, мне наплевать, что Париж в руках у коммунаров или прочей черни, – заявил Джон Тернер.

Потом я узнал, что от поворота колеса фортуны зависело в тот миг все состояние моего друга.

Мы ехали в Хоптон, шла последняя неделя мая. У нас была новость для мадам де Клериси, что правительственные войска вошли в Париж и ведут ожесточенные уличные бои, дом за домом очищая город от коммунарского сброда. Царство террора, длившееся два с половиной месяца, кончилось, и Париж был похож на корабль, что пережил страшную бурю и теперь, поврежденный и полузатопленный, оказался в спокойном море. Беснующаяся толпа уничтожила множество бесценных сокровищ: был сожжен Тюильри, Лувр чудом избежал той же участи. Несравненный Отель-де-Виль исчез с лица земли, были снесены тысячи памятников и монументов. Никогда Париж не станет уже прежним. Волна анархии прокатилась по нему, унеся с собой множество зданий и разрушив немало образчиков хорошего вкуса, что позволяли французам стоять на вершине цивилизации до того, как империя пала.

Джон Тернер пребывал в хорошем настроении – ему недавно сообщили, что, благодаря выдержке и уму одного-единственного человека, Французский банк остался нетронут. А вместе с ним уцелела и парижско-лондонская фирма «Джон Тернер и Ко». Едва дела моего друга перестали вызывать беспокойство, он с охотой вызвался помочь мне разобраться со все более запутывающейся ситуацией вокруг мадам де Клериси. Я был рад помощи человека, имя которого стало символом порядочности и надежности. В его лице у меня появился союзник, слово которого не будет поставлено под сомнение Изабеллой, с отцом которой он дружил так же, как и с моим.

– Есть новости о Мисте? – поинтересовался банкир, когда поезд остановился на станции в Ипсвиче, – как человек спокойный, он терпеть не мог перекрикивать стук колес.

– Сэндер пишет, что два раза едва не поймал его, причем дела существенно пошли в гору с тех пор, как вы дали отставку Диверу.

– Ничего удивительного. Дивер был сообщником Миста и держал его в курсе всех ваших шагов. Но замешан тут и еще кто-то.

– Некое третье лицо?

– Да, третье лицо. – Тернер кивнул. – Я слежу за этим делом, Дик, и не считайте меня старым жирным ослом, как это может показаться. Тот чек обналичил не Мист и не Дивер. Если поймаете Миста, то вместе с ним скорее всего попадется и этот третий, некий странствующий рыцарь финансового рынка. Попомните мои слова.

В этот миг поезд тронулся, и мой друг погрузился в мирный сон, продлившийся до самого Саксмундхема.

– Как понимаю, – сказал мой компаньон, очнувшись, – наша прекрасная Мадемуазель выйдет замуж за Альфонса, едва тот получит назад свое состояние?

– Видимо так, – отозвался я, и Джон Тернер снова закрыл глаза, состроив странную гримасу.

На станционном дворе Лоустофта мы обнаружили Альфонса Жиро. Тот с удобством расположился на высоком сиденье охотничьей коляски. С переменным успехом, иллюстрируемым потоком французских восклицаний, молодой человек пытался управлять породистой упряжной, которой почему-то пришла в голову прихоть пятиться, огибая угол.

– Тут только что детей из воскресной школы провожали в Ярмут, – пояснил маленький француз. – Был марш с духовым оркестром – слишком громко для нас! Тпру, le petit[111], тпру! Мы такие нежные. О, bonjour[112], месье Тернер! Как дела? Ну же, мы стоим, стоим!

– Не уверен, – с сомнением протянул банкир. – А я никогда не сажусь в то, что движется.

При помощи нескольких бездельников, придержавших коня, мы ухитрились взгромоздить нашего дородного друга на сиденье рядом с Альфонсом, тогда как я с багажом устроился сзади. Мы припустили вперед со скоростью и креном, явно окрылявшими нашего возницу, и в ходе вояжа по узкой Хай-стрит несколько раз спасались от катастрофы только чудом.

– Какое наслаждение править таким конем, – радостно изрек Альфонс, когда мы миновали маяк и наш скакун перешел на резвую рысь.

– Не сомневаюсь, – сказал Тернер. – Только в следующий раз я возьму кэб.

В усадьбу мы прибыли как раз к обеду и были встречены нашими дамами у дверей. Люсиль, помнится, была мрачна, зато виконтесса пребывала в превосходном расположении духа.

– Так значит, новости верны, – воскликнула она, не дожидаясь, пока мы слезем.

– Да, мадам, эти чудесные новости совершенно правдивы, – отозвался Тернер.

И не покрывая головы, на манер второй своей родины, пожал дамам руку на манер родины первой.

Говорили мы по-французски, потому как Джон Тернер усвоил его в совершенстве. За обедом было много разговоров: банкир рассказал нам о Париже много такого, о чем не писали в газетах. Ему довелось пройти через настоящее испытание, которое он выдержал с честью благодаря трезвой голове и железным нервам. Впрочем, о себе финансист распространялся мало, посвятив все свое внимание делам виконтессы. Всякий раз, когда с губ его срывалось мое имя, Люсиль хмурилась.

После еды все проследовали в сад, который простирался от мрачного старого дома до берегового обрыва, а по обеим сторонам был защищен двойным рядом приземистых и искривленных зимними ветрами шотландских елей – все деревья клонились к западу, странным образом напоминая человека с поднятыми плечами и колыхающимися руками-ветками.

Но в пределах сада нам всегда удавалось выращивать простые цветы, испокон веку привыкшие к британской почве. Они радовали глаз и наполняли воздух ароматом свежести.

– Ваш сад неизменно напоминает мне английский характер, – проговорила мадам, коснувшись моей руки, когда мы проходили мимо окна столовой. – Немного цветов, зато изобилие мощных надежных деревьев.

К нам подошел Альфонс, сразу пустившийся описывать восточный шторм – совершенно обычное в наших краях, но новое для него, и достаточно величественное зрелище. Дело в том, что ветер налетает на дом и утесы, набрав разгон на просторах Северного моря.

Люсиль и Джон Тернер неспешно прогуливались рядом по узкой тропе, идущей от дома к валу вдоль обрыва, покрытого скудной растительностью, способной прижиться на песке и под постоянной моросью соленых брызг.

– Как здорово, что можно с кем-то поговорить по-французски, – сказала Люсиль, когда они отдалились от нас.

Девушка не одела ни шляпы, ни перчаток, и я видел, как солнце играет на ее волосах

– У вас есть Альфонс Жиро, – напомнил Тернер.