Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

– А если бы в твоих силах было сделать сон явью? – тихо спросил отец. – Начать сначала, действительно вновь стать ребёнком. И твои друзья вернулись бы в своё детство, и мама была бы рядом, счастливая, не познавшая горя.

– Невозможно. – Максим поднял голову. Увидел, что отец отчасти потерял человеческий облик. Стал наполовину ягуаром, сотканным из солнечных бликов.

– И всё же.

– Неважно, возможно это или нет? – без улыбки спросил Максим. – Важно, на что я готов, окажись это возможным?

– Да.

– Тогда… Нет. Я бы отказался начать сначала.

– Почему?

– Потому что нет смысла. Вернуться в прошлое – всё равно что умереть. Эту другую, переиначенную жизнь проживёт кто-то другой. А я хочу быть тем, кто я есть. С грузом моих ошибок и недостатков. Прости…

Максим выпустил из руки синюю записку монаха. Знал, что в ней написано. Знал с того дня, когда поднялся по лестнице в горном ущелье, когда оказался на второй террасе возрождённого Эдема, когда увидел отшельника и пойманного им оленя. Всегда знал.

Максим закрыл глаза. Погрузился в отрешение. Перестал дышать, чтобы звуком дыхания не тревожить свой покой.

Тьма вокруг высветлялась бежевыми пятнами и мелкой россыпью красных угольков. Никакого мельтешения.

Максим открыл глаза. Увидел над собой Аню. Она обеспокоенно смотрела на него. В её глазах угадывался испуг.

– Ты как? – тихо спросила она.

Максим вернулся. Сны прекратились. Осознал это, вдохнув скальную духоту, почувствовав прикосновение Аниной руки к своему лбу. Мгновение назад казалось, что грёзы от яви не отличить. Максим заблуждался. Ничто не сравнится с реальностью.

– Пить.

Рот и горло пересохли так, словно Максим не пил несколько дней. Губы растрескались.

– Сейчас. – Аня сняла с пояса фляжку. – Ты как?

– В порядке, – промолвил Максим между глотками воды.

– Ты упал… Я даже не поняла…

– Давно?

– Что?

– Давно упал?

– Да нет. Секунд десять назад, – Аня улыбнулась.

Максим, отложив фляжку, услышал голоса. Скоробогатов продолжал по-испански спорить с отшельником.

– Переводить? – неуверенно спросила Аня. – О господи…

– Что?

– Твои волосы! У тебя… – Аня провела рукой по волосам Максима. Бережно взъерошила их.

– Да что там?

– У тебя седая прядь, – с ужасом выдохнула Аня и поднесла руку Максима к его голове, словно он мог на ощупь определить цвет волос.

– Ну, седая так седая, – с безразличием сказал он. Затем мягче добавил: – Не переживай. Со мной всё в порядке.

– Когда ты…

– Потом расскажу.

Аня покорно кивнула.

Максим встал. Тело ныло, обветренное и невесомое. Максим пошатнулся – выставил руку, но вовремя её отдёрнул. Не хотел дотронуться до монолита, который вновь стал непроницаемо чёрным. Аня поддержала Максима. Он постоял несколько мгновений. Восстановил дыхание. Убедился, что голова не кружится. Кивнул Ане, показывая, что может стоять самостоятельно. Сделал несколько шагов в сторону. Выйдя из-за монолита, увидел Диму и Покачалова. Они застыли на входе в скальную лакуну. Ослеплённые, не могли отвести взгляд от монолита.

Максим повернулся к старику и, не обращая внимания на говорившего Скоробогатова, отчётливо произнёс по-русски:

– Отец.

Следом пришла тишина. Аркадий Иванович, как и выглянувшая из-за монолита Аня, как и Покачалов с Димой, уставился на отшельника.

Сейчас он казался как никогда старым, ветхим. Его болезненно-белая бумажная кожа, его выцветшие волосы, иссушённое тело… Что с ним произошло?

Максим вспомнил Исабель, в свои годы тоже до времени превратившуюся в старуху. Артуро ошибался. Дело было не в генетическом заболевании, не в его неожиданном обострении, вызванном смертью мужа. Так на человека влияла длительная близость к сердцу мглы.

– Отец.

– Максим.

– Здесь же нет имён.

– Имена есть всегда. Просто я их давно не произносил. Хотел, чтобы имя моего сына было первым.

Встретив отца пять лет, год или полгода назад, Максим не сдержал бы обиду и злость, а сейчас стоял молча. На пути к Городу Солнца растерял вопросы: одни разрешились сами собой, другие потеряли смысл. Отец тоже не торопился говорить. К Скоробогатову больше не поворачивался. Подошёл к монолиту, остановился возле него, словно в последний момент пытаясь оценить, стоил ли тот принесённых жертв. Затем сел возле него на колени. Слабость Шустова смягчил полумрак скальной лакуны. Аня и Максим больше не включали фонарики, доверились устроившимся здесь сумеркам.

– Серж… – Покачалов сделал неуверенный шаг вперёд. – Серж, прости. Я обещал… обещал защитить твою семью, но ты ведь знал, что я слишком слаб. Я следил за ними, и поначалу всё было хорошо… – Никита судорожно задрал рукав, обнажив изувеченное ожогами левое предплечье, – а потом этот сошёл с ума. Столько людей… Ты не представляешь. Я пытался отговорить Максима. Он не послушал. Такой же упрямый… Но я сберёг «Изиду». Как ты и просил. Сберёг… Хотел передать её Максиму. Ждал, когда он подрастёт, ждал…

Покачалов с отвращением посмотрел на Скоробогатова. Аркадий Иванович продолжал сидеть на Лизином рюкзаке возле палатки. Сжимал в руках винчестер и, ошеломлённый до немоты, смотрел на отшельника, будто до сих пор не был уверен, что под его изношенным телом спрятан Шустов-старший – живой, сохранивший рассудок и способный говорить.

– Они пытали нас, Серж. Костя… Света и малышка Зоя мертвы. Твой Погосян убит. Катя… она вышла замуж, и её мужа убили. Столько крови, ты не представляешь… Они убили даже монаха. – Покачалов посмотрел на Максима, надеясь, что тот подхватит его перечень.

Максим не хотел пересказывать отцу события последних месяцев. Зачем? Отца не заинтересует его рассказ. Он сам рассыпал на их пути хлебные крошки, значит, мог и без посторонней помощи с точностью перечислить вехи, которые Максим и остальные миновали на пути в возрождённый Эдем.

Шустов-старший сидел лицом к сердцу мглы, его колени касались края выемки с монолитом. Дима, опираясь на трость, по-прежнему стоял на входе в скальную лакуну. Аня держалась за Максимом. Он слышал её встревоженное дыхание. Никита молчал. Аркадий Иванович покачивался. Они не сводили глаз со спины отшельника, укрытого лубяным плащом, словно ждали, что плащ окажется занавесом – откинув его, Шустов разыграет в ролях свою жизнь, исповедуется перед ними, затем объявит окончание постановки: позволит мёртвым восстать, живым выдохнуть боль и всем вместе отправиться в обратный путь, ко дню и месту, где для них началась история возрождённого Эдема.