История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Юрий Рябинин

Чтобы совсем уже смахивать на западных коллег, эти наши мастера фонограмм устраивают время от времени между собой «звездные войны», о которых затем повествуется в разных «светских хрониках», или эпатируют какими-нибудь индивидуальными чудачествами и т. д. И действительно, пока вся эта публика кривляется на сцене и на газетных полосах, обыватель проявляет к ней живейший интерес. Но стоит им хотя бы на время исчезнуть — лечь, например, на очередную косметическую операцию, — о них мгновенно забывают, будто и не было их никогда прежде. Может быть, из них кто-то только тем и будет памятен, что ему посчастливилось озвучивать стихи короля песенной поэзии Леонида Дербенева.

Теперь можно относиться как к забавной нелепости к факту, что Леонид Дербенев не был членом Союза писателей. Он однажды подал в Союз заявление о приеме, но на комиссии решили: песенника в СП принимать не годится: здесь подобает состоять авторам серьезных произведений. Так и не приняли. Как бы хотелось узнать поименно членов той комиссии. Чтобы, наконец, представить себе: что же это такое настоящая серьезная поэзия?

Впрочем, на них жалко время тратить. И о настоящей поэзии мы будем судить по сочинениям других авторов.

Настоящий большой поэт Леонид Мартынов — не песенник, не придерешься! — видимо, мог быть похоронен и на Новодевичьем кладбище. Потому что в 1980 году Востряковское было совсем не тем, чем оно является теперь. Тогда это кладбище на дальней московской окраине считалось местом упокоения самого простого, нетитулованного народа, трудящихся масс, как тогда говорили.

Но всего за год до смерти Леонид Николаевич потерял жену. В то время еще нельзя было авансом, «под себя» приобрести место на Новодевичьем или Ваганьковском кладбищах, как это теперь часто случается, и похоронить там умершего близкого. Поэтому Мартынов похоронил жену Нину Анатольевну — кстати, героиню его лирики — на Востряковском. К тому же они с женой и жили от кладбища не так далеко — на Ломоносовском проспекте. И, естественно, муж, пусть и достойный более престижного некрополя, пожелал быть похороненным рядом с женой. Что и случилось спустя год.

В стихотворении «С улыбкой на устах» Леонид Мартынов изобразил Востряковское кладбище:

Унылые места,

Где в небе пустота

И вся земля в крестах,

А солнце и луна

Валяются в кустах.

Но так не навсегда!

Настанут времена

И статут на места

И солнце, и луна.

А облаков стада

С цветами на рогах,

С пометами в хвостах

Пойдут пастись в лугах

С улыбкой на устах!

Чувствуется, что стихотворение написано в пору, когда самому автору было не до улыбок, если ему очаровательный вековой востряковский сосняк с белками на ветках показался унылым местом. Но обратим внимание на строчку: «Вся земля в крестах». Это же написано в позднее советское время. В те годы уже не было открытых гонений, но существовала хорошо налаженная система негласных запретов и отчуждения людей от веры и церкви. Помнится еще в начале 1980-х какие-то комсомольские пикеты не пропускали лиц моложе шестидесяти на Крестный ход, за венчание или за крещение ребенка смельчакам грозила строгая выволочка на работе, крестик на шее был поводом, чтобы перевести новобранца из элитной подмосковной части в самые глухие дебри, — в 1982 году автор очерка был этому непосредственным свидетелем, и т. д. И единственное, куда власть все-таки совестилась вмешиваться, это в обряды, связанные со смертью и похоронами. Оттого в советские годы отпевание, хотя бы и заочное, было не таким уж редким явлением. А крест на могиле вообще всегда был основным типом надгробия. Верно это заметил Леонид Мартынов.

Похоронен на Востряковском кладбище еще и поэт Осип Яковлевич Колычев (1904–1972), автор многих замечательных, известных стихотворений о Великой Отечественной войне: «Эшелонная», «Святое ленинское знамя» и самого знаменитого — «Несокрушимая и легендарная». Сомнительную славу этому поэту принес роман «12 стульев», в котором он изображен поэтом-халтурщиком Никифором Ляписом-Трубецким. Осип Колычев, действительно, сотрудничал со многими изданиями, предлагая каждому стихи на злобу дня.

Но самое потрясающее открытие ждет дотошного посетителя Востряковского кладбища во 2-й секции колумбарной стены: там покоится урна с прахом главного героя упомянутого романа Ильфа и Петрова… самого Остапа Бендера! Прототипом этого персонажа стал близкий знакомый авторов, сын одесского коммерсанта Осип Вениаминович Шор. Кстати, в одном месте «Двенадцати стульев» авторы очень аккуратно, почти незаметно открывают настоящее имя прототипа. В погоне за стульями, как мы помним, концессионеры оказываются на Кавказе. И там неугомонный великий комбинатор предлагает подельнику написать на скале: «Киса и Ося здесь были». Ося, — вероятно, может быть уменьшительным вариантом и от Остапа, но уж от Осипа — прежде всего!

Осип Шор был вторым ребенком в семье владельца магазина колониальных товаров Вениамина Шора. В 1906 году он поступает в известную в Одессе гимназию Илиади. Спустя годы именно в этом заведении будет учиться и герой Ильфа с Петровым — Остап Бендер, запомнивший, по версии авторов «Золотого теленка», на всю жизнь «латинские исключения, зазубренные… в третьем классе частной гимназии Илиади». Затем Осип Шор поступил в Петроградский политехнический институт. Но закончить его не сумел. Пришла революция, разруха. От постоянного недоедания и переохлаждения у него развился тяжелый бронхит, и Осип Шор вынужден был на родной юг — к теплому морю. В дороге, которая заняла целый год, с ним произошло множество самых невероятных приключений, — именно они впоследствии составили основу романам Ильфа и Петрова. Например, эпизоды о пожарном инспекторе в доме собеса и о ловком мнимом художнике — выпускнике ВХУТЕМАСа, взявшимся за изготовление наглядной агитации на пароходе, записаны авторами именно со слов Шора.

В 1918 году Осип Шор был принят на работу в одесский УГРО. В то время в городе у Черного моря орудовала банда известного налетчика Мишки-Япончика. Шору удалось нанести этой шайке существенный урон: он раскрыл дела об ограблении двух банков, мануфактуры, устраивал засады и брал налетчиков живьем и с поличным. Япончик объявил Осипа своим личным врагом и божился жестоко расправиться с ним. Несколько раз бандиты пытались убить Шора. А однажды им удалось схватить его. Полагая, что теперь он никуда от них не денется, они решили не убивать его на месте, а устроить ненавистному сыскному экзекуцию по всем правилам: с приговором, речами, стенкой. Но когда они вели Осипа в подходящее для этого место — в портовые доки — он устроил скандал с каким-то знакомым биржевым маклером, сидевшим на улице за чашечкой кофе. Скандал вылился в потасовку. Кто-то вызвал милицию. Видя, как разворачиваются события, бандиты предпочли незаметно исчезнуть. Великий комбинатор был спасен.

После того как погиб его брат — тоже сотрудник одесского УГРО, — Шор оставил службу и отправился в путешествие по стране. Судьба привела его в Москву. Здесь он стал появляться на литературных вечерах, где встречался со своими преуспевшими в изящной словесности земляками. Кстати, именно в это время появилась знаменитое бендеровское выражение: мой папа был турецко-подданный! Шор говорил так по всякому случаю. Но отнюдь не случайно. Дело в том, что по прежним законам, дети подданных иных стран освобождались от воинской повинности.