ДНК. История генетической революции - Джеймс Д. Уотсон

Колин Пичфорк – английский пекарь, в 1988 году обвиненный в убийстве двух девушек-подростков в британском Лейчестере. Процесс Пичфорка стал первым уголовным делом, в котором убийцу удалось выявить при помощи генетической дактилоскопии

Сегодня, когда первоклассный криминалистический анализ стал неотъемлемым элементом сюжета таких телесериалов, как «C.S.I.: Место преступления» и «Закон и порядок», порой уже сложно представить себе, с каким трудом американская юридическая система поначалу принимала генетические доказательства. Хотя с 1953 года, после нашего знакового открытия, ДНК уже была у всех на слуху, ее все равно окружал некий непроницаемый ореол научности. Действительно, генетическая наука того времени была достаточно загадочной, чему немало способствовали громогласные вести о каждом очередном ее прорыве, появлявшиеся в популярных средствах массовой информации. И хуже всего было то, что все обвинения, подкрепленные анализом ДНК, подавались не как неопровержимый факт, а как некоторая вероятность. Причем какая вероятность! Когда мы оперируем такими цифрами, как «1 из 50 миллиардов», рассуждая о виновности или невиновности подсудимого, следует ли удивляться, что многие готовы усомниться в компетентности адвокатов, судей, присяжных и дорогих судебных разбирательств, если дело вполне может разрешить генетик, располагающий научным авторитетом.

Как бы там ни было, большинство судебных процессов не сводятся к простому сопоставлению двух образцов ДНК. Тем временем новые методы приживались хоть и медленно, но неотвратимо. В некотором смысле теоретической и практической популяризации этих методов способствовали сами адвокаты, делавшие себе имя на тех самых делах, исход которых решался в зависимости от анализа ДНК. Подкованные юристы (в частности, Барри Шек и Питер Нойфельд) поднаторели в генетике не хуже экспертов, занимаясь перекрестной проверкой результатов, которые те получали. Шек (приземистый, неряшливого вида и весьма боевитый) и Нойфельд (высокий, аккуратный и тоже боевитый) приобрели известность, когда стали выискивать технические недоработки в делах, рассматривавшихся на заре применения генетической дактилоскопии. Они впервые встретились в 1977 году в Обществе юридической помощи в Бронксе – районном правозащитном центре для работы с малоимущими гражданами. Шек вырос в Нью-Йорке, в семье успешного импресарио, работавшего с такими звездами, как Конни Френсис. Шек обрел свое политическое призвание, когда, будучи студентом Йеля, участвовал в общенациональной студенческой забастовке, последовавшей в 1970 году за расстрелом в Кентском университете. Решительно не доверяя властям и осуждая злоупотребление полномочиями, он вызвался поучаствовать в защите Бобби Сила в ходе нью-хейвенского процесса над «Черными Пантерами». Нойфельд вырос на Лонг-Айленде, в пригороде Нью-Йорка, неподалеку от лаборатории Колд-Спринг-Харбор. Он не меньше товарища увлекался левацкими идеями, а в одиннадцатом классе получил выговор за организацию антивоенных протестов.

Следовало ли удивляться, что двое молодых прирожденных социальных активистов стали адвокатами, с фанатизмом вставшими на баррикады юридических услуг в Нью-Йорке именно в то время, когда город переживал лихие времена, уровень преступности постоянно рос и многим казалось, что идеал «правосудие для всех» пошатнулся ради стремления к всеобщей безопасности. Десять лет спустя Шек занял пост профессора в юридической школе Кардозо, а Нойфельд занялся частной юридической практикой.

Я познакомился с Шеком и Нойфельдом на конференции по генетической дактилоскопии, ставшей исторической, состоявшейся в лаборатории Колд-Спринг-Харбор. Споры бушевали отчасти потому, что криминалистическая технология применялась все шире, хотя все еще реализовывалась оригинальным (и довольно грубым) методом Джеффриса; в качестве названия этого таинственного анализа именовалась аббревиатура RFLP (Restriction fragment length polymorphism), в переводе – полиморфизм по длине рестрикционных фрагментов ДНК. Естественно, некоторые результаты плохо поддавались интерпретации, поэтому генетическую дактилоскопию критиковали как с научных, так и с юридических позиций. На той конференции в Колд-Спринг-Харборе специалисты по молекулярной генетике, в том числе Джеффрис, фактически впервые оказались лицом к лицу с криминалистами и адвокатами, оперировавшими результатами анализов ДНК в зале суда. Дискуссия кипела. Молекулярные биологии обвиняли криминалистов в небрежном подходе к лабораторной работе (попросту в том, что те недостаточно тщательно проводят анализы). Действительно, в те времена генетическая дактилоскопия в криминалистических лабораториях практически никак не регламентировалась и не инспектировалась. Не менее сомнительными казались и статистические погрешности, которые были нестандартизированы и применялись для расчета чисел различных порядков, подразумевавших что независимо от данных результаты анализов будут практически однозначны. Генетик Эрик Ландер выразил мнение целой плеяды озабоченных участников конференции, когда чистосердечно заявил: «Внедрение [генетической дактилоскопии] было слишком поспешным».

Практические проблемы, с которыми сталкивались криминалисты, оказались довольно типичными, в том числе для дела, которым Шек и Нойфельд занимались в Нью-Йорке. Джозефа Кастро обвинили в убийстве беременной женщины и ее двухлетней дочери. RFLP-анализ, выполненный частной компанией Lifecodes, показал, что биоматериал с пятен крови на наручных часах Кастро принадлежит убитой. Однако в ходе предварительных слушаний, которые состоялись после длительной проверки данных ДНК, обвинение и защита совместно уведомили судью, что, на их взгляд, анализ ДНК был выполнен некомпетентно. Судья забраковал улики, связанные с ДНК, как неприемлемые. Дело так и не дошло до суда, поскольку в конце 1989 года Кастро сам признался в этих убийствах.

Несмотря на отбраковку улик, связанных с ДНК, дело Кастро позволило сформулировать юридические стандарты генетической криминалистики. Именно эти стандарты были использованы в гораздо более известном деле, за которое взялись Шек и Нойфельд. Как раз после этого дела термин «генетическая дактилоскопия» стал в США общеупотребительным, по крайней мере в тех частях страны, где были телевизоры. Я имею в виду суд над О. Джеем Симпсоном, состоявшийся в 1994 году. Бывший спортивный кумир рисковал получить смертный приговор, если будет доказана его вина в преступлении, вменяемом ему окружным прокурором Лос-Анджелеса. Симпсона обвиняли в зверском убийстве бывшей жены, Николь Браун Симпсон, и ее любовника Рональда Голдмана. Обвиняемый собрал на своей стороне настоящую юридическую «команду мечты», в состав которой вошли, в частности, Шек и Нойфельд; именно они внесли решающий вклад в защиту и оправдание Симпсона. Судмедэксперты собрали образцы крови с места преступления в доме Николь Браун Симпсон, а также улики в доме Симпсона, взяли биоматериал с печально известных перчатки и носка, а также с не менее печально известного белого «Форда Бронко», принадлежавшего Симпсону. Улики, по которым исследовали ДНК, всего сорок пять образцов крови, по мнению стороны обвинения, железобетонно доказывали вину Симпсона. Но на стороне Симпсона выступали самые искусные камнеломы, каких только можно купить за деньги. Защита выдвигала контраргументы один за другим, и, поскольку процесс транслировался по телевидению на весь мир, на экране в полной мере проявились некоторые ключевые противоречия, годами маячившие в криминалистике.