День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

— Быть может, после, — глухо произнес он. — Но политика политикой, я все равно не оставил бы его в живых.

На том он удалился. После его ухода королева долгое время сидела без движенья и глядела на сияющую водную гладь и проплывавший мимо далекий берег, где деревья казались облаками, а облака над ними — башнями.

Разместив королеву со всеми удобствами в королевских палатах Каэрлеона, Мордред погрузился в водоворот встреч с вождями и малыми королями, собравшимися ради него в крепости. Он не ожидал, а герцог Константин, напротив, знал это прекрасно, что столкнется с недовольством, даже враждебностью по отношению к ряду решений и указов Артура. В отдаленных предгорьях серебряный век романизации, столь дорогой Амброзию и Артуру, так и не состоялся. Не только молодежь жаждала здесь перемен; короли старшего поколенья тоже негодовали на то, в чем видели ограничительную политику далекого центрального правительства презренных равнин. Артур, в попытке восстановить территориальную целостность римской Британии, перестроил свою федерацию королевств так, что многие из правителей предстали ненужными и устарелыми. Для этих людей Мордред, выходец из отдаленного уголка и «младокельт», был долгожданным вождем. То, что Артур как раз и встал на защиту кельтских земель от римского владычества, многое сделало бы для того, чтобы снова завоевать их сердца, но Артура считали погибшим, и становилось все более очевидно, что в кельтских нагорьях его возвращенье встретят без особой радости.

Мордред осторожничал, говорил скупо, подсчитывал союзников, поклявшихся в верности его знамени, и каждый вечер навещал королеву.

Быть может, немного печально было видеть, как светлело лицо Гвиневеры на время его посещений, как забрасывала она его вопросами. Он с готовностью отвечал ей, что делало ее намного более осведомленной в мельчайших делах государства, чем хватало на то времени у Артура. Она не догадывалась, что Мордред цепляется за малейшую возможность свидеться с ней и за все уловки, какими мог продлить их беседы, давая ей привыкнуть к его обществу, свыкнуться с его новой ролью правителя и защитника. Она думала лишь, что он желает приободрить и развлечь ее, и была ему за то благодарна, и от ее благодарности — в то время смятения, горя и страха — было совсем немного до нежности и рукой подать до любви. Как бы то ни было, когда он, склоняясь, касался губами ее руки или — величайшая смелость — накрывал своей ладонью ее пальцы жестом утешения, она больше не спешила отстраниться от его прикосновений.

Что до Мордреда, то новая власть, неуверенность в завтрашнем дне, ослепительное начало давно вынашиваемых планов и близость желанной и прекрасной Гвиневеры — все это день ото дня все дальше уносило его волной могущества и верховной власти, и сомнительно уже, мог ли он в тот момент повернуть назад. В любви, как и в других делах, наступает время, когда отступает воля и обнажается страсть, и тогда даже Орфей, обернувшись, не смог заставить исчезнуть свою любовь. Он мельком увидел ее, истинную Гвиневеру, одинокую женщину, которая боится жизни, лист, который любой сильный ветер загонит в безопасный уголок. Он будет — нет, он есть — ей безопасной гаванью. Он был достаточно проницателен, чтобы понять, что она это признает, и не спешил идти напролом, а действовал мягко и исподволь. Он может подождать.

Так тянулись дни, а ветры еще закрывали Узкое море, и каждый из них непрерывно следил за трактом, ведшим от гавани, не появится ли гонец из Малой Британии. И каждый проводил ночные часы, всматриваясь в темноту и думая, думая, думая, а когда они наконец засыпали, то сны их были не друг о друге, а об Артуре.

О герцоге Константине, угрюмо вышагивавшем по своему корнуэльскому замку, они не думали вовсе.

Письмо Константина доставили Артуру в военный лагерь в окрестностях Отена. Король Хоель, почувствовав теперь, когда битва завершена, что годы и недуги берут свое, увел войска домой. Артур остался один, если не считать Гавейна, который в эти дни всегда был рядом.

А кроме того, на короля навалилась тягостная усталость. Он вернулся из краткого карательного набега в горы и обнаружил, что среди его войска, которое все еще искало в грудах трупов его тело и считало себя потерявшим своего короля, царят смятенье и паника. Даже его возвращенье не принесло особой радости, поскольку Бедуир, чья рана оказалась тяжелее, чем он готов был признать и даже чем судили после первого осмотра, теперь серьезно занемог, и лекари качали головами над убогим ложем во флигеле королевского павильона, где поместили раненого.

Так что Артур не просто был один, он был одинок. Бедуир при смерти. Кей, старший приемный брат, с которым он вместе рос, мертв. И Гай Валерий, стареющий воин, ветеран войн Амброзия и друг Утера Пендрагона, тоже, и Мерлин… Перечень казался бесконечным, имена как реестр из повести о прошлой Артуровой славе или даже простой подсчет его друзей. Из тех, кто был близко ему, лишь Гавейн остался невредим, и он, исполненный радости первой своей великой битвы и громовой победы, выказал себя надежной и крепкой опорой. К нему Артур, впервые почувствовав свой возраст (хотя годами он был намного моложе короля Хоеля), обратился с благодарностью и любовью.

Артур начал читать письмо герцога. Из-за шкур, натянутых поперек шатра и разделявших его надвое, слышались стоны и бормотанье — это метался на своем ложе Бедуир. Лекари предсказывали, если жар не спадет, он умрет до рассвета.

И все же письмо. Мордред… объявил себя Верховным королем, вступил в переговоры с Сердиком, собрал королей Уэльса и Севера…

— Что ж… — Артур нахмурился, голова у него болела, и в чадном свете факелов слова плыли перед глазами. — Что ж, всего этого и следовало ожидать. Если весть о моей предполагаемой гибели донеслась до Мордреда, он предпринял бы именно эти шаги. Мы об этом говорили перед его отъездом из Керрека. Он должен встретиться с Сердиком, чтобы подтвердить договор и обсудить возможность новых поселений в будущем. А теперь, если ему доложили о моей смерти, он вполне мог счесть целесообразным торговаться о новых условиях, поскольку старый договор все равно потерял силу.

— О новых условиях! Этот союз — в лучшем случае безрассудство, а в худшем — смертельная опасность! Речь ведь идет о Синрике, он набирает новых рекрутов среди саксов. Ты это знал, дядя?

За стеной шатра раненый вскрикнул, потом все стихло. Затараторил тихий голос, послышались быстрые шаги, шелест длинной одежды. Король привстал, пергамент, на мгновение забытый, упал на пол, но вот бормотанье возобновилось. Еще не смерть, старый друг пока еще жив. Артур вновь упал в походное кресло.

— Ты знал о Синрике? — настаивал Гавейн.

— О Синрике? Ах, о том, что он в Саксонии собирает людей под свое знамя. Нет, но если это правда…

— Я более чем уверен, что это правда, — возразил на это Гавейн. — Я уже слышал, какие слухи ходят по лагерю. Войска скапливаются на Нейстрийском побережье. Долгие корабли теснятся в гавани, будто набитые в колчан стрелы. А зачем? Синрик отдаст якоря, и Сердик двинется к юго-восточным портам ему навстречу, и тогда Южные саксы будут зажаты между двумя армиями, и весь юго-восток отойдет Сердику. Это развяжет ему руки звать всех, кого он пожелает, приплыть в Британию и влиться в ряды его войск. Южные саксы были стеной, что его сдерживала. Кто остановит его теперь?