Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Я Женщина, для которой одиночество невыносимо. Я родилась с жаждой Общества и смеха.

Что мне делать, если Король Густав не пустит меня в Швецию?

Я думаю, что убью себя. У меня есть белая баночка Яда, но сознаюсь, что при мысли принять его меня бросает в дрожь, потому что я не знаю, что случится потом: будет он Абсолютно Смертельным, или меня вырвет, и я буду в мучениях валяться на полу лишь затем, чтобы в конце концов снова вернуться к Жизни. Риск может быть слишком велик. Пожалуй, мне придется сходить к какому-нибудь меланхоличному Ученому, чей Мозг набит Знаниями-Наготове, и спросить его, какие изобрели средства для того, чтобы человек мог Надежно, но без Боли и Страдания лишить себя Жизни. Я даже представить себе не могу, что это за средства. Разве что выстрелить в рот из Мушкета. Но достаточно ли длинные у меня руки, чтобы поднять мушкет, направить его на себя и ненароком не отстрелить себе левую ногу или проделать большую дыру в стене. И тем не менее я полагаю, что, хотя Смерть и представляется нам Простым Делом, она может быть вовсе не такой простой, особенно для тех, кто ее ищет, поскольку именно в том, чего человеческое сердце ищет и жаждет, нам и отказывают.

Итак, я страдаю от приступов Ужасного Горя и Скорби, каких мне не приходилось переживать за тридцать один год моей жизни.

В маленькой Доротее я не нахожу никакого утешения. Хоть цветом волос она и напоминает Графа, в остальном между ними нет ни малейшего сходства. Она точно такая же, Как Все Младенцы, то есть: уродливая, вонючая, косоглазая, плаксивая, беспокойная, злая и Отвратительная. Когда, еще до ее рождения, я заявила, что буду ее любить и лелеять, то, думаю, на время забыла, что такое Младенец, что все они меня ужасно раздражают и я с удовольствием положила бы их в рыбный котел, сварила на плите, а потом съела бы их нежное мясо за ужином.

Раньше я находила утешение в Эмилии — в ее разговоре, в ее Свежести и в наших маленьких Развлечениях, — но она уехала.

Вчера вечером мне попались на глаза два разрисованных яйца, которые она подарила мне на Рождество. Я тут же схватила их и хотела выбросить вместе с ненужной бумагой, сломанными перьями и пеплом из камина. Но затем из-за этого намерения у меня началось какое-то удушье, и я почувствовала, что на глаза мне наворачиваются сентиментальные слезы; поэтому я просто положила яйца в ящик вместе со старыми рисунками цветов, которые летними вечерами мы делали в Росенборге и которые я сохранила, хоть и не знаю зачем.

Я, конечно, понимаю, что к этому времени под скорлупой яйца уже стухли, но их разложение еще скрыто под красивой Внешностью. Мне хочется с Кем-Нибудь об этом поговорить и отметить, насколько состояние этих яиц похоже на состояние многих Людей, которые могут быть красивыми внешне, как я когда-то, и целиком испорченными внутри.

Но в Боллере нет никого, с кем я могла бы поделиться этими наблюдениями. Ни в голове моей Матери, ни в голове Вибеке не найти и капли Философского Любопытства.

О простынях и канавах

Когда зима почти кончается и во Фредриксборге на озеро возвращаются цапли, когда весна посылает одного или двух отважных гонцов возвестить о своем прибытии, Король Кристиан отправляется в путешествие по своему королевству, дабы посмотреть, что происходит в его землях.

Он едет за пределы владений короны (где крепостное право давно объявлено вне закона и крестьяне получают за свой труд плату деньгами или натурой) на огромные просторы посевных полей и лесов, которые еще находятся в руках знати, где землевладельцы делают все, что им заблагорассудится, и вознаграждают своих работников по собственному усмотрению, отчего в одном имении мужчины и женщины могут жить в тепле и довольстве, а в другом (соседнем) голодать и ходить в лохмотьях.

Королю Кристиану хотелось бы провести всеобщий закон против Vornedskab — института крепостного права в Дании, — но его власть не абсолютна, как у Короля Англии; ни один закон не может вступить в силу до тех пор, пока его не утвердит Ригсрад. А в нем заседают представители земельного дворянства, которые, получив на рассмотрение проект закона, не преминут вспомнить, каким огромным количеством далеров, сколькими пудами зерна, сколькими головами овец и свиней им придется пожертвовать ради того, чтобы содержать в достатке людей, которые родились для тяжкого труда и страданий и которые в результате могут стать требовательными и мятежными. Итак, Vornedskab продолжает существовать, и во власти Короля лишь совершать ежегодные поездки, смотреть на принесенные зимой беды да разбрасывать скиллинги на талый снег.

Он берет с собой свиту из двух-трех человек, останавливается на небольших постоялых дворах или в домах духовенства. В этих помещениях с низкими деревянными потолками и непривычным отсутствием света он вспоминает, как, путешествуя по королевству с родителями, заглядывал в мастерские плотников, граверов, переплетчиков. Обращаясь к сопровождающим, он замечает:

— Короли должны путешествовать и всюду совать нос. Они должны быть любопытными, как крысы. Иначе они ничему не научатся.

В этом году его сопровождают три человека, один из них Питер Клэр.

Стоят солнечные дни.

— Порой солнце светит так, — говорит Король однажды утром, — что даже то, что, как правило, приводит нас в уныние, на время обретает красоту.

Он указывает рукой на маленький низкий дом с соломенной крышей, которая в лучах раннего солнца отливает серебром.

— Внутри будет грязный земляной пол, — говорит Кристиан, — потухший очаг, и тем, кто там живет, каждый день кажется вечностью.

— Мы войдем, Сир? — спрашивает Питер Клэр.

— Да, войдем. И уроним камень в их пруд времени.

Пока они подъезжают к дому, в маленьком окне не видно ни одного лица, но на повороте дороги они замечают деревянный ящик, а на ящике несколько предметов и надпись: «Продается». Разбитый горшок, колесо, старая метла, каменный пестик грубой работы, скрученная веревка.

Король Кристиан спешивается, поднимает колесо, у которого недостает одной спицы, и долго на него смотрит. Сейчас, думает он, у бедной Дании нет ничего, чем можно было бы вести меновую торговлю. Люди здесь живут на куски и обломки вещей.

— А кто, — громко говорит он, — станет сюда заезжать, чтобы купить старую метлу или обрывок бечевки?

В доме живут одинокий мужчина и кошка. На маленьком клочке земли, который выделил ему местный землевладелец, он выращивает репу, «ведь репа неприхотлива, растет плечо к плечу на морозе, и съесть ее можно целиком, ни один кусочек не пропадет». Затем он говорит с улыбкой:

— Кошка принадлежала моей жене, которая сейчас в тюрьме. Была кошка полосатой, да как ест одну репу, то и побелела! — Он смеется, смех переходит в кашель, и хозяин сплевывает на угли очага.

Король садится на единственный в доме стул, Питер Клэр и два дворянина стоят, щурясь в тусклом свете, который с каждым мгновением становится все слабее, словно солнце заходит, а не движется к полудню. Крестьянин извиняется перед Королем за то, что не может предложить ему ничего, кроме дождевой воды. Король отвечает, что вода — это стихия, которая окружает Данию и которая дает ему надежду; хозяин снова смеется, корчась от веселья, затем опять принимается кашлять, опять плюет в очаг и качает головой, словно ответ Короля — самая весела шутка, какую ему доводилось слышать.