Фартовые - Эльмира Нетесова

Цапля ушам не поверил. Сама баба ему предложилась? А может, и не ляжет в одну постель? Может, постелит тюфяк па полу, предложит сучье место у дверей? От этого предположения обидно стало. Решил уйти. Но Ивановна у двери встала:

— Иди ложись. Дочка уже на диване спит. Я с ней. А ты — в постель живо.

Цапля погасил свет, раздеваться стал. В темноте нашарил диван, случайно коснулся плеча Ивановны. Та не вздрогнула, не отодвинулась. Цапля робко погладил плечо.

Не имел он дела с обычными бабами. Потому и терялся, не знал, как вести себя.

С проститутками все просто. Там думать и беспокоиться не о чем. Деньги искупают недостатки, сглаживают грубость. Да и как иначе должен вести себя мужик, если самой природой отведена верхняя полка?

Да, но не с Ивановной. Не он, она ему помогла, укрыла. Не он, она приютила его. И, конечно, не ради денег. Это Цапля чувствовал всей шкурой.

Фартовый ткнулся коленкой в диван. Ивановна погладила его руку:

— Ложись, отдыхай.

— Приди ко мне, — наклонился к уху…

Всю ночь не мог уснуть потрясенный Цапля. Дерзкий, отчаянный вор чуть не плакал от обиды: фортуна едва не обделила его бесхитростным человеческим счастьем. Не отнятым и не купленным, не украденным.

Душа слилась с телом и улыбка блаженства не сходила с его лица. Не шлюха, не похотливая искательница острых ощущений, — баба вошла в сердце фартового, доверчиво прикорнув на его груди.

Фартовый гладил плечи, руки, голову женщины. Вздыхал. Впервые в жизни ему не хотелось уходить.

«Кто назвал тебя Ивановной, записав из девчонки сразу в старухи? Ведь вон как красива ты. Я ж за шлюх башли давал. А ты — чистая, как облачко, как цветок, в стуже зимней жила. От тебя глаз оторвать нельзя. Радость ты моя первая, припоздалая. Счастьем моим стала невзначай. От всего готов я отказаться. Даже от жизни, лишь бы ты была со мной. Словно самый большой навар сорвал в деле — тебя нашел. И уж не выпущу, никому не уступлю», — думал Цапля.

Ему было жаль, что долгие годы, гоняясь за удачей, упускал счастье, которое невозможно ни украсть, ни отнять…

Вспомнилось фартовому в эту ночь свое детство. В нем — пьяный отчим, избивающий мать уже который год. Не выдержал однажды и в сарае воткнул в него вилы. Потом со страху из дома убежал. Отчима спасли. Заштопали врачи. Но после больницы — поутих. Боялся на мать руку поднимать. Знал, может пасынок объявиться и прикончить.

Но через год умерла мать. И Цапля больше не интересовался домом. Связался с такими же, как сам. Воровал, кочевал. Ни о чем не заботился. Любил ли он кого? Пожалуй, кроме матери, никого. Да и недостойным любви считалось среди воров, что можно спереть, отнять или купить. Нельзя было купить мать. И все воры любой «малины» поднимали за них первый

тост. За здоровье матерей или за память о них! Каждый в этот момент видел только свою — единственную, никогда не забываемую, самую несчастную и лучшую на свете.

Ее одну любили безгранично и светло. И пусть порою не хватало слов, чтоб сказать о том достойно, но, даже умирая, звали воры к себе не кентов, не проституток, не пахана, а ее — свою родную…

И вдруг полюбил! Цапля понял, что не сможет и дня прожить без этой женщины. Но жить как? Кто он, чтобы она любила его?

Может, припекло бабу одиночество и взяла в ней верх природа в эту ночь? Не случись такого совпадения, близко к себе не подпустила бы. Стоит ему раздеться при белом свете — из хибары голиком выкинет.

Цаплю еще пацаны дразнили за длинные тонкие ноги. И кличку «малина» приклеила соответственно, на всю жизнь.

В зонах она шагала за ним, стуча мослатыми коленками. И кенты не раз смеялись над уродливым сложением. Мол, там, где у порядочных воров спина, у Цапли — ноги. А потому рубаха ему не нужна. Ведь у него, не как у всех, сразу из задницы шея растет. Ее шарфом обернуть — и готов пижон.

Ноги у Цапли и впрямь были несоразмерные Казалось, голова сразу из них росла. Грудь была мала и худа-.

Но сегодня Цапля понял, что и у него есть сердце.

А остальному откуда взяться, если всю жизнь, почти с детства, спасали вора быстрые ноги да цепкие, как тиски, пальцы. Уж они свою судьбу не выпустят.

Фартовый прижал к себе Ивановну. Та проснулась от необычного ощущения. Обняла мужика. Расцеловала нежно. И, выскользнув из-под одеяла, начала вскоре готовить завтрак.

Проснувшаяся дочка не удивилась. Пожелав доброго утра, поцеловала мать и Цаплю. Поев, засобиралась в школу.

— Конфет себе купи, — достал фартовый из кармана червонец.

— Я не люблю конфеты, — не жеманничая, ответила девчонка.

— Не балуй, — посоветовала Ивановна.

А когда девчонка ушла, села женщина рядом с фартовым. Долго говорили они о жизни. Рассказала Ивановна о себе. Цапля слушал. Впервые в душе его мела пурга.

«Малина»… Да ведь сдохнет он где-нибудь на нарах в зоне. Так кончали жизни почти все законники. Либо нагонит где-нибудь шальная маслина. Либо свой кент по бухой перо в бок воткнет. Стоит ли ради этого жить? А с Ивановной? Ведь ничего не умеешь делать. Да и работать законнику — западло.

А как жить? Хавать, барахло покупать за что? «Малина» из общака ничего не даст. Пронюхают — прикончат и меня, и ее. Хотя… Дядя жил в отколе, и никто ни хрена ему не сделал. А может, чем таиться, как сявке, пойти к пахану и начистоту потрехать? Ну что он мне устроит? Его же недавнее напомню. Пусть гонят мою долю из общака и отвалю я куда-нибудь с Ивановной, подальше от кентов».

Но Цапля вдруг вспомнил, что даже Дяде отплатили за откол фартовые, прирезали его жену. А уж Дядя — не чета Цапле. Его весь Север знает, как облупленного. И до сих пор не может мокрушника застукать. «Нет, пока нужно выждать. Там видно будет», — решил Цапля. И, едва стемнело, пошел к кентам в «малину», предупредив Ивановну, чтоб ложилась спать, не ожидая его.

Вернулся под утро. Усталый, измотанный. Принес Ивановне золотые часы. Надел на руку. Та испуганно ойкнула. Быстро поняла.

— Развяжись, брось фартовых, — просила со слезами.

— Погоди, радость моя. Не все так быстро делается. Молчи пока. Потерпи немного. Твой я. Не ревнуй к кентам. Они — на миг. Ты — на жизнь. Не плачь, голубка моя. Все у нас наладится, — просил Цапля.

Фартовые вскоре заметили перемену в нем. Еще недавно равнодушный к деньгам, Цапля теперь стал жадным на купюры и дорогие безделушки. Кулаками и горлом вырывал себе долю побольше, пожирней.

Забрав свою долю, исчезал на три-четыре дня. Возвращался не испитый, не желто-зеленый с похмелья, как раньше. Не лез в рискованные дела, где могло пахнуть порохом и особым режимом лагерей. Не нажирался с кентами в притонах и в ресторанах, не обмывал с ними удачи. Никому не говорил, где приклеился на хазе. И фартовые, подмечая все, нафискалили Дяде на своего главаря.