Образ Другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов - Светлана Лучицкая

Можно выделить еще один визуальный знак инаковости. Средневековые художники чаще всего изображают сарацинских рыцарей с круглым щитом (9082, f. 66; 9082, f. 75v). В иконографии круглый щит является визуальной эмблемой сарацин, исторических персонажей Востока, бастардов и ротюрье.[1283] В изобразительном искусстве Средних веков — живописи и скульптуре — такой щит типичен прежде всего для сарацинского воина.[1284] В «шансон де жест» у сарацин также круглые щиты.[1285] Часто эти щиты украшены изображениями цветов и животных, иногда на них даже нарисован портрет Мухаммада.[1286] Однако это не только эмблема, но и деталь, соответствующая реальности. Ведь известно, что у сарацин и в самом деле были круглые щиты.[1287] Мы видим, что художники не только заимствовали свои образы из литературы или фантазии, но и вдохновлялись реальными впечатлениями. Круглые щиты мусульман на миниатюрах хроники Гийома Тирского выглядят весьма экзотичными. Часто они изображаются в виде антропоморфных существ. На иллюстрации (Ms. fr. 24209, f. 119) мы видим щит сарацина в виде головы леопарда оранжевого цвета. Возможно, эта эмблема заимствована из иконографии «Песни о Роланде», в которой маска-щит встречается достаточно часто.[1288] На другой миниатюре (рис. 11) изображен серый щит в виде головы леопарда, а также антропоморфный щит в форме полумесяца, да еще с бородой! Этот визуальный знак, типичный для изображения мусульман, — средство отметить «плохую» религию и низкое происхождение. В целом круглый щит — один из художественных приемов миниатюристов, цель которого — не только выразить негативные эмоции по отношению к сарацинам, но и подчеркнуть экзотичность их облика.

* * *

Итак, мы дали очень беглую характеристику визуального облика мусульман. Описывая мусульман, средневековые миниатюристы в большей мере описывают себя, свое видение мира, свою ментальность. Они проецируют свои представления на мир чужой культуры. Это касается и представлений о социальной иерархии мусульман, и изображения их геральдики и т. д. Характеризуя инаковость мусульман, миниатюристы не выходят за пределы собственного видения мира. Чужой мир рисуется либо по принципу контраста, либо мусульманам приписываются фантастические черты. Все визуальные знаки инаковости — цвета, пропорции и размеры, жесты, одежда — в высшей степени символичны и условны; цветовые контрасты выражают морально-религиозную дихотомию, с помощью пространственных категорий передаются и моральная, и религиозная, и социальная иерархия. Их образ рисуется в изобразительном искусстве при помощи упрощенных визуальных знаков. Лишь с течением времени мы можем наблюдать тенденцию развития от символизма к реализму. Одновременно ослабевают контрасты в изображении христиан и мусульман, бледнее становятся различия между ними. Конвенциональные приемы изображения мусульман в целом достаточно стабильны. Мы можем говорить о существовании единой системы изображения мусульман: отдельные визуальные знаки — такие, как профильное изображение, черная кожа и пр. — могут и не рассматриваться как отрицательные черты, но в сочетании с другими знаками (искаженные черты лица, геральдические знаки) они приобретают отчетливо негативный смысл. Примечательно, что многие из этих знаков, иконографических элементов являются общими для изображения мусульман, врагов Христа, лиц и групп низкого морального и профессионального статуса.[1289]

Итак, мы пытались изучить христианские представления о мусульманах в эпоху крестовых походов, рассматривая различные традиции, участвовавшие в формировании образа ислама — историческую (хроники крестовых походов), литературную (старофранцузский героический эпос) и визуальную (иконографию хроник крестовых походов).

I. Нас интересовала субъективная сторона источника — не столько исторические реалии как таковые, сколько то, как хронисты эти реалии осмысляли, и соответственно то, как они представляли себе мусульманский мир. Нас интересовало то, при помощи каких повествовательных приемов создается в хрониках образ Другого. Мы исследовали риторические фигуры, стилистические средства, к которым прибегали хронисты с тем, чтобы дать читателю представление о мере различия между «здесь» и «там», «hic» и «illac».

С целью создать «эффект реальности», заставить читателя поверить в то, что сообщается о мусульманах, хронисты вводят в оборот фигуры сравнения, аналогии, перевода и, наконец, инверсии, которая представляет собой некий крайний предел риторики — речь идет уже о том, что «они» (illi) суть лишь «мы» (nos) наоборот.

По существу инверсия — главный прием, к которому чаще всего прибегают хронисты для объяснения различий между христианским и мусульманским мирами. Какова же ее роль в повествовании хронистов? Что она вообще означает? Рассказ о Другом подразумевает, что существуют два элемента — А и В: христиане и мусульмане, «наши» (nostri) и «те», «они» (illi). В риторической фигуре инверсии оба эти элемента включены в единую систему; этот прием позволяет объединить мир «я» и мир «Другого», hic и illac.[1290] С введением в повествование этой фигуры речь идет уже не просто о несовпадении между христианским и мусульманским мирами, но о том, что это различие становится значимым и понятным для читателя. Применение фигуры инверсии есть способ осмысления инаковости, но при этом происходит как бы изъятие второго элемента риторической фигуры: нет больше мусульман, есть только христиане, и Другой превращается в «анти-Я». Христианские институты, традиции, обычаи универсализируются, а мусульманские рассматриваются на их фоне. Так, например, рассказывая о похоронном ритуале мусульман, хронисты Первого крестового похода проецируют на чужие обычаи и традиции символические христианские представления и ценности и, используя фигуру инверсии, противопоставляют скромному обряду захоронения у христиан якобы богатый ритуал иноверцев. В результате многие элементы мусульманского ритуала остаются за пределами рассказа и вообще игнорируются. Более того, инаковость чужих обрядов не только не принимается в расчет, но в результате инверсии наделяется отрицательным смыслом, и «Другой» чаще всего оказывается на стороне сил Зла. Со времен античности это наиболее распространенная формула описания Другого.[1291] Фигура инверсии соответствует манихейскому восприятию мира. Мусульмане резко противопоставляются христианам: так, святилище мусульман (fanum) оказывается профанным (profanum), истинной вере (fides) у христиан противопоставляется идолопоклонство (idolatria) у мусульман, религиозному культу (religio) у христиан — языческое суеверие (superstitio) у иноверцев. По такому же принципу контраста в хрониках крестовых походов рассказано об основателе ислама Мухаммаде: истинному пророку христиан противопоставлен лжепророк мусульман, истинному учению Христа — ложь и обман, на котором основан закон Мухаммада.[1292] Точно так же хронисты рассказывают о моральных качествах мусульман: смирению (humilitas) христиан противопоставляется гордыня (superbia) мусульман, добродетели (virtus) крестоносцев — грех (vitium) иноверцев. Таким же смыслом наделяется описание военной тактики мусульман, вероломной с точки зрения христиан и противопоставляемой правилам благородного рыцарского боя у крестоносцев. Вероломство (perfidia) мусульман проявляется и в других сферах, в частности в сфере дипломатического этикета.[1293] Многие институты и реалии мусульманского мира рисуются по принципу антитезы. Так, например, жесткие, основанные на слепой покорности отношения между ассассинами изображаются как своеобразная перевернутая вассальная иерархия христианской Европы, в основу которой были положены принципы равноправия и корпоративности. Таким же противоречащим принципам и понятиям рыцарской верности рисуется поведение неверного раба — Салах-аддина. Мы встречаемся в хрониках не только с крайним пределом риторики инаковости — инверсией, но и с наиболее жесткой формой этой фигуры. Построение антитезы, четкой дуальной схемы — тот нарративный прием, который позволяет хронистам осмыслить различие между христианами и мусульманами в категориях дихотомии, борьбы между грехами и добродетелями, духом и материей, силами добра и силами зла. Мусульмане и христиане оказываются разведенными по разным полюсам. Эта дихотомия подчеркивается в языке: «верующим» (fideles) противопоставляются «язычники» (pagani, gentiles), «христианский народ» (populus Dei) — «вероотступникам» (perfidi), «врагам Бога» (inimici Dei) и т. д.