Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Он действовал как человек, который знает, что часы его сочтены.

Вновь наступил четверг. Тутайн взял меня с собой к Буяне. Он нуждался в свидетеле. В тот вечер он говорил лишь ничего не значащие слова, тихим голосом. От моего внимания не укрылось, что девочка ведет себя неспокойно, словно чует грозящую ей опасность; но выражение ее ощущений было неотчетливым, как всегда. Пришел господин Андрес. На сей раз его ждали. Как только он появился, Тутайн шагнул, мимо гостя, к двери. И, поравнявшись с ним, произнес короткую фразу:

— Сегодня ночью я жду вас в «Бочке Венеры»: я должен с вами поговорить. — Это прозвучало как приказ, настоятельно. Тутайн придержал для меня дверь. Я вслед за ним вышел на улицу.

Андрес Наранхо подчинился требованию. Еще задолго до полуночи он присоединился к нам. Я его не узнал. Я встретил человека, которого никогда прежде не видел, — так мне показалось. Он изменился изнутри. Он был теперь незаметным, добродушным, наделенным мужской красотой распространенного типа. Широкое твердое лицо, черты которого могут выражать как снисходительный к чужим слабостям ум, так и простодушие. Мои глаза не обнаружили в нем никаких изъянов. Только первое впечатление, когда он вошел, могло бы свидетельствовать против него: его фигура показалась мне тогда чересчур приземистой. Впрочем, я не буду пытаться ухватить его сущность. Эта новая встреча была мимолетной и сделала дальнейшие рассуждения о нем едва ли уместными. (Я уже почти забыл его.) В ту ночь он стал для нас чем-то незначительным, неважным. Тутайн позволил ему упасть, оттолкнул. И все-таки эти решающие полчаса начались с того, что Тутайн как бы поручился за него. Доверие, которое мой друг инвестировал в Андреса, было необходимым фоном для неожиданного и резкого разговора, к которому Тутайн его принудил. Последовавшее затем разочарование — из-за того, что воображаемая дружба молодого человека с нами или его внутренняя конституция, особенности происхождения, тени предков не оказали должного влияния на события, которые тогда подготавливались, — чуть не сломило Тутайна.

Я попытаюсь пересказать драму этого разговора, длившуюся около получаса.

(Я еще раз просмотрел страницы, написанные в последние дни. У меня постоянно возникают одни и те же сомнения: мой рассказ многословен и все же недостаточно точен. В нем имеются пропуски, о которых я не знаю, совместимы ли они с правдой или дают лишь повод для все новых лживых измышлений. При такого рода обобщениях часто упускается как раз существенное. Хуже того: иногда мне кажется, что моя память больше не способна собрать всё существенное — даже в воображении, не говоря о том, чтобы выразить это в словах. Взаимосвязь событий делается расплывчатой. Все это ни к чему: вспоминать о каком-то растении, о кушанье или напитке, которые давно переварены… О случайном перекрестке, о венке из стеклянных бус, о буквах и надписях, словно вынырнувших из Нижнего мира… И все же такие детали должны иметь некую, пусть и мимолетную функцию, ведь не зря они были невольно запечатлены сознанием, погребены в глубинах, которые недоступны мне самому: всякий раз только единственный луч света падает на стены населенных тенями гротов{235}… Разве не отзвук, не вкус, не острый и едкий запах таких мелочей помогают мне вновь воссоздать существенное? Ах, может, они и есть единственные свидетели действительности. Где эти помощники отсутствуют или их не удается найти — разве не там начинается пустыня незримого, потерянного; и — дыры в прошедшем времени; и — собственная, медленно растущая смерть? Та Пустота, что уже не причастна маятниковому ритму космических часовых механизмов?)

Я познакомился с теми молодыми людьми — немного трусливыми, заблудшими, нерешительными, — которые образовали подобие клуба поклонников Буяны. Со многими из них мне доводилось разговаривать. Их имена из моей памяти выпали, за исключением одного: Андрес Наранхо. Других я сейчас не сумел бы описать. Но и мои высказывания о господине Андресе вторичны: они восходят к словам, которые сам я употреблял в прошлом. Лицо его смутно проглядывает из тьмы: безжизненное, как у мертвеца. Материя костюма, с квадратами, которые текстильный инженер выманил у ткацкого станка, — вот самая устойчивая подробность. А больше ничего не осталось.

Перехожу к беседе.

Тутайн: «Я в скором времени покину этот остров. И больше не вернусь. Я оставляю здесь нечто такое, что мне дорого: человека — наполовину ребенка, нашу общую подругу. Имени для моей симпатии к ней я не знаю. Меня беспокоит нехорошее предчувствие относительно ее будущего. Пока что не сделано ничего, что могло бы меня утешить. Буяну необходимо спасти».

Здесь я хочу отметить, что лицо Андреса уже после первых фраз Тутайна заметно побледнело. На лице явственно обозначился страх, который предвосхитил всё последующее. Казалось, у этого молодого мужчины произошло расщепление между разумом и душой. Пока его практичный ум бился над решением болезненных внешних проблем, сердце начало колотиться, предчувствуя ужасную беду.

«Вы уже говорили с другими господами из салона?» Андрес позволил себе произнести чудовищное — это самое слово «салон».

И Тутайн дал ему ответ: «Нет. Я и не собирался. Не понимаю, чего бы я этим достиг. Вы, похоже, неправильно меня поняли. Салон не спасение. А верный путь к гибели. Это сообщество надо ликвидировать. Сам я слишком слаб… Точнее, имеются обстоятельства, не позволяющие мне этим заняться. В свое время я, довольно сильно рискуя, создал паллиатив, который никого не удовлетворяет… а меня ставит под подозрение… и будет подпитывать злобу соседок, яростно сражающихся за хлеб насущный… и непременно привлечет внимание полиции… Я уверен, что знаю ваши чувства, знаю и закон, которому вы подвластны. Мне кажется, это элементарное требование: чтобы вы подчинились предназначению… вашему предназначению… и взяли Буяну к себе… то есть женились на ней».

Лицо господина Андреса больше не менялось: оно еще раньше достигло градуса максимальной блеклости; теперь он заговорил:

«Такое требование я вам прощаю, потому что вы, видимо, не знаете обычаев нашего отечества. Проститутка непригодна для брака. Она осквернила сие святое таинство, хотя сама не приобщилась к нему. Последствия ее святотатства непредсказуемы».

Тутайн: «Кто осквернил таинство? Этот ребенок или мужчины?»

Андрес: «Ребенок».

Будь Тутайн в то мгновение способен прислушаться к совету, я бы вмешался и предложил ему прекратить бесполезный разговор. Но он был вне себя, был закрыт для любых возражений. Он на время утратил дар речи. Я не знаю, как ему удалось высвободиться из тисков ярости. Он хотел во что бы то ни стало спасти Буяну и потому покорился чужой, чудовищной точке зрения. Когда он вновь начал говорить, охвативший его приступ отчаяния был уже усмирен. Голос Тутайна не повышался и почти не дрожал. Мой друг попытался переубедить собеседника.

Тутайн: «Я выслушал ваше мнение. Но это не последнее слово в нашем деле. Сегодня вы стали жертвой различных реальностей, которые не смешиваются одна с другой. Вы в данный момент переживаете час после плотского наслаждения: худший и самый бессильный в потоке переживаний. Врата сомнения стоят, широко открытые. Отвращение грозит вашему сердцу. Вы думаете о предстоящих исповедях: повторение греха делает их с каждым разом все менее правдоподобными. Подумайте об этих противоречиях! Извлеките из них урок! Нужное вам слово так близко — любовь. Вы ведь любите Буяну».