Зултурган — трава степная - Алексей Балдуевич Бадмаев

Нюдля не скрывала радости… И до глубокого вечера ходили они по притихшим улицам города, бродили по набережной. Вадим видел, что девушка устала, у него был хороший номер в гостинице, но пригласить Нюдлю к себе не решался. На прощанье он вынес ей на набережную коробочку с пряниками, которые купил в обкомовском буфете.

А другой вечер они провели втроем: Вадим пригласил Нюдлю и Сарана в харчевню к нэпману и угостил хорошим ужином. Здесь же Вадим сообщил Сарану о том, что вопрос о его исключении закрыт. Нюдля радовалась, как ребенок, этой новости. «Два студента из одного хотона!» Саран тоже был весел в тот вечер, но вел себя куда сдержаннее, чем Нюдля, исподволь наблюдая за Вадимом.

Расставались долго, провожая друг друга, много говорили и спорили. Прощаясь с Нюдлей и Сараном у общежития, Вадим предложил им встретиться на другой день у причала, где грузилась огромная новая баржа, чтобы провести еще один вечер перед отъездом Вадима.

На условленное место Вадим пришел за час до встречи. Ему, умудренному жизнью человеку, было стыдно как-то за себя, но поделать ничего не мог — его неудержимо влекло к девушке.

— Вадим Петрович! — окликнула Нюдля от парапета. Оказывается, она тоже пришла раньше. Одетая в белое платье в горошек, Нюдля была празднична, легка в движениях! И эта неугасающая улыбка на лице, которая так нравилась Вадиму и волновала его.

Они уже вдосталь наговорились и намолчались, когда показался Саран. Решили ехать за Волгу.

Нюдля первая подошла к плоскодонке у причала, смело занесла ногу на скамеечку… Но лодка дрогнула и заколыхалась. Нюдля потеряла было равновесие, однако Вадим, прыгнувший следом, протянул ей руки, но лодку еще раз качнуло, и девушка на какое-то мгновение прильнула к груди Вадима. Он ясно почувствовал молодую упругость ее тела. Через мгновение Нюдля уже сидела на корме. О том, что это все было не сон, а на самом деле, говорил ее ярко вспыхнувший румянец и опущенные ресницы.

Саран в это время возился с уключинами, вставляя весла, и ничего не заметил.

— Вадим Петрович, куда прикажете править? — спросил Саран, потихоньку выводя лодку на простор.

— Прямо в Астрахань! — шутливо скомандовал Вадим. — А оттуда в отчие края!

— Я согласна! — отозвалась Нюдля. Смущение ее прошло, но осталась радость, та радость, которая весь мир, кажется, делает прекрасным, а жизнь бесконечной.

Вадим не стал скрывать замысла сегодняшнего путешествия.

— Махнем-ка мы, други, к бакенщику Михеичу отведать его ушицы!

Саран принялся грести, а Вадим и Нюдля сидели рядом робкие и смирные, вздрагивая каждый раз, когда их руки или ноги случайно набредали друг на друга.

Лодку спрятали в лозняке, потом долго шли по лесу. На поляне впереди, в светлой тени от развесистых берез, теплился костерок. Широкоплечий дед с окладистой бородой и веселыми глазами встретил их восклицанием:

— Заждался вас, дорогие гостечки! Уха в поре самой! Прошу отпробовать! — он протянул черпак Нюдле.

Вадим познакомил старика со своими спутниками, подчеркнув, что они будущие врачи.

— Лекарь — самый желанный друг старому человеку. Не одно, так другое дает знать, — напомнил о своем возрасте Михеич.

— Сегодня же вас посмотрим! — серьезно пообещала Нюдля.

— Премного благодарен за внимание, дочка! — пробасил старик. — А пока — прошу за стол.

Михеич поставил у костра низенький, сколоченный из березовых чурбачков стол, одну большую деревянную миску-долбленку. В ней дымились куски рыбы. Ароматную юшку разлил гостям в большие кружки.

— Вот, медики! — обратился Вадим к студентам. — Полюбуйтесь: Михеичу семьдесят два, а он еще свеж, как огурчик с грядки. Ни разу у нашего брата на приеме не был! Скажите, Михеич, я вру?

— Истинная правда! — подтвердил старик. — Но не потому, что не хворал. До революции на лечение денег не было, а после… Бывает, придешь в лечебницу — народу навалом. Одним словом, привык лечиться по-нашему, по-народному: хлопнешь шкалик, да чаю с малиной, да на горячей печке шубой накроешься… Глядишь: хворь-то и отошла.

— Михеич — мой учитель, — серьезно объяснил Нюдле и Сарану Вадим. — Когда переехал из Казани в Саратов, жил я у Михеича, работали с ним на паровой мельнице.

— Ха, нашел за что хвалить старика!.. Подпольщики попросили скрыть от сторонних глаз нужного человека, только и всех заслуг у Михеича. А работал ты, парень, — залюбуешься! Хоть и на хозяина хребет ломил, но в деле не сплоховал!

— Ладно, Михеич! В молодости труд никого еще не испортил. Давайте вспомним у костерка с ухой, как здесь, на этой поляне, на маевки собирались.

— Всяко приходилось! — отозвался Михеич, сведя в одну линию седые, колючие брови. — Когда лучше, когда хуже сходились, однако; по сотне лодок с того берега приплывали с людьми. Знамя вон на той сосне вывешивали! И охраняли его, с жандармами схлестывались. Хорошо, что в конце концов наша взяла!.. Учитесь, ребятки, — обратился он к Нюдле и Сарану. — У вас иная будет жизнь, но попомните мои слова: легче вам не придется! У каждого поколения свои заботы.

До густых сумерек не угасал костерок на берегу. Щедр на угощение, на добрые напутствия молодым был в тот вечер Михеич.

— Жаль, что жизнь так быстро прошла! — грустно проговорил он, прощаясь. — Не забывайте старика!

Возвращались не спеша, по лунной дорожке, протянувшейся в полумраке позднего вечера чуть не через всю ширь Волги. Греб Вадим, нечастыми, сильными толчками. В лодке было тихо. Каждый по-своему вспоминал о встрече с Михеичем… Бурлаком ходил он в молодые годы по берегам Волги!.. Сколько революционеров спас от жандармов в своей сторожке! И теперь готов поделиться с другими небогатым достатком лесного домишка и щедростью своей души.

Вадим проводил Нюдлю и Сарана до общежития, дал слово почаще писать. Сам он от волнения долго не смог уснуть. Подхватив свой легкий чемоданишко, он ушел из гостиницы бродить по набережной. Какой-то запоздавший с верховья пароходик подобрал одинокого пассажира у дебаркадера и сонно зашлепал плицами в сторону Астрахани.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Год двадцать четвертый спешил к своему завершению… Но калмыцкая степь, потерявшая почти весь свой скот во время небывалых дотоле засухи и бескормицы, прокатившихся двумя грозными волнами по Поволжью, еще никак не могла оправиться. Между тем наступил месяц жертвоприношения огню.

Обычно этим месяцем считается предзимье, когда в степи настывают зори, а под копытами лошадей по утрам звонко похрустывает первый ледок. К середине дня, бывает, и распогодится, завеселеет небо. Набежит тучка, тряхнет снежком, но снежинки, не долетая до земли, тают.

Природа не торопится со своими строгостями, будто проверяет исподволь готовность людей к ее непростым испытаниям. Убрав урожай