Опыты сознания - Георг Гегель

Но на деле дух уже в себе осуществил это. Разорванность сознания, сознающая и выражающая самое себя, есть язвительная насмешка над наличным бытием, точно так же как над хаосом целого и над самим собой; это есть в то же время еще улавливающее себя затихание всего этого хаоса. – Эта себя самое улавливающая суетность всей действительности и всякого определенного понятия есть двойная рефлексия реального мира в себя самого; во-первых, – в этой самости сознания как «этой», во-вторых, – в чистой всеобщности его или в мышлении. Со стороны первой пришедший к себе дух направил взор в мир действительности и имеет еще этот мир своей целью и непосредственным содержанием; со стороны же второй его взор отчасти обращен только на себя и негативно к миру, отчасти – от него к небу, и его предмет есть потустороннее этого мира.

Со стороны возвращения в самость суетность всех вещей есть собственная суетность этой самости, т. е. она суетна. Она есть для-себя-сущая самость, которая умеет не только все критиковать и поносить, но и остроумно рассказать об устойчивых сущностях действительности, так же как и об устойчивых определениях, устанавливаемых суждением, – в их противоречии, а это противоречие и есть их истина. – Если рассматривать самость со стороны формы, то она знает, что все отчуждено от себя самого, что для-себя-бытие отделено от в-себе-бытия, что то, что мнится, и цель отделены от истины, бытие для другого, в свою очередь, – от обоих, а служащее предлогом – от настоящего мнения и истинного дела и намерения. – Она, таким образом, умеет правильно выразить каждый момент в отношении к другому, выразить вообще извращение всех моментов; она знает лучше, что каждый из них есть то, что он есть, как бы он ни определялся. Так как субстанциальное ей известно со стороны несогласованности и раздора, который она согласует внутри себя, но не известно со стороны этого согласования, то она умеет очень хорошо критиковать это субстанциальное, но потеряла способность постигать его. – Эта суетность нуждается в суетности всех вещей, чтобы, исходя из них, сообщить себе сознание самости; она поэтому порождает самое эту суетность и есть та душа, которая ее питает. Власть и богатство – высшие цели усилий этой самости, она знает, что путем отказа от себя и пожертвования собою оно образовывает себя до всеобщего, завладевает им и, обладая им, получает общезначимость; власть и богатство суть действительные признанные силы. Но сама эта ее значимость суетна, и именно тогда, когда она завладевает ими, она знает, что они – не самодовлеющие сущности, а, напротив, она чувствует себя властью над ними и знает их как суетность. То обстоятельство, что она, таким образом, в самом своем обладании ими свободно от них, оно выражает остроумным языком, который поэтому для нее – высший интерес и истина целого; в языке «эта» самость, как эта чистая самость, не относящаяся ни к действительным, ни к мысленным определениям, становится для себя духовным, подлинно общезначимым. Она есть себя самое разрывающая природа всех отношений и сознательное разрывание их; но лишь как возмущенное самосознание она знает о своей собственной разорванности, и в этом знании ее она непосредственно возвысилась над ней. В указанной суетности всякое содержание становится некоторой негативностью, которая уже не может быть постигнута положительно; положительный предмет есть только само чистое «я», и разорванное сознание есть в себе это чистое равенство с собой возвратившегося к себе самосознания.

Дух отчуждения от себя самого имеет свое наличное бытие в мире образованности; но так как это целое отчуждалось от себя самого, то по ту сторону этого мира находится недействительный мир чистого сознания или мышления. Его содержание есть чисто мысленное, мышление есть его абсолютная стихия. Но в то время как мышление есть прежде всего стихия этого мира, у сознания только есть эти мысли, но оно еще не мыслит их или не знает, что это – мысли; они существуют для него в форме представления. Ибо мышление выходит из действительности в чистое сознание, но вообще оно само – еще в сфере и в определенности действительности. Разорванное сознание есть в себе лишь равенство чистого сознания с самим собой для нас, а не для себя самого. Оно, следовательно, есть лишь непосредственное, внутри себя еще не завершенное возвышение и содержит еще внутри себя противоположный себе принцип, которым оно обусловлено и которым оно не овладело через опосредствованное движение. Поэтому сущность его мысли имеет для него значение не как сущность лишь в форме абстрактного «в-себе», а в форме чего-то обычно действительного, т. е. такой действительности, которая только поднялась в другую стихию, не потеряв в ней определенности действительности, которая [еще] не мыслится. – Существенно отличать его от того «в себе», которое составляет сущность стоического сознания; для последнего имела значение только форма мысли как таковой, мысли, у которой при этом есть какое-нибудь ей чуждое, заимствованное из действительности содержание; для сознания же, о котором здесь идет речь, значение имеет не форма мысли. Точно так же [нужно отличать] его от в-себе[-бытия] добродетельного сознания, для которого, правда, сущность находится в соотношении с действительностью и есть сущность самой действительности, но только сущность еще не действительная; для рассматриваемого же здесь сознания имеет значение быть действительной сущностью, хотя бы и по ту сторону действительности. Точно так же не имеют определения действительности в себе «справедливое» и «хорошее» законопредписывающего разума и «всеобщее» сознания, проверяющего законы. – Если, таким образом, внутри самого мира образованности чистое мышление оказывалось стороной отчуждения, а именно критерием абстрактного хорошего и плохого в суждении, то, после того как оно прониклось движением целого, оно обогатилось моментом действительности и благодаря этому – моментом содержания. Но эта действительность сущности есть в то же время лишь действительность чистого, а не действительного сознания; хотя она поднялась в стихию мышления, но это сознание еще не считает ее мыслью, а напротив, она для него – по ту сторону его собственной действительности, ибо действительность сущности есть бегство из этой действительности.

В том виде, в каком религия (ибо ясно, что речь идет о ней) выступает здесь в качестве веры мира образованности, она еще не выступает так, как она есть в себе и для себя. – Она уже выступала перед нами в других определенностях, а именно как несчастное сознание, как форма лишенного субстанции движения самого сознания. – И в нравственной субстанции она выступала как вера в подземный мир, но сознание отошедшего духа есть собственно не вера, не сущность, утвержденная в стихии чистого сознания по ту сторону действительного, а сам этот дух здесь непосредственно имеется налицо; его стихия – семья. – Здесь же религия, с одной стороны, произошла из субстанции и есть чистое сознание ее; с другой стороны, это чистое сознание отчуждено от своего действительного сознания, а сущность — от своего наличного бытия. Она, таким образом, хотя и не есть уже лишенное субстанции движение, но сохраняет еще определенность противоположности по отношению к действительности как «этой» действительности вообще и по отношению к действительности самосознания в частности; она поэтому есть по существу только некоторая вера.