Заххок - Владимир Медведев

Старосту охватил непритворный ужас.

– Учитель, учитель!..

– Успокойся, – сказал я, испытывая мстительное удовольствие, ибо поставил провокатора в ситуацию, из которой нет выхода. – Чего тебе страшиться, если ты чист?

– Он убьёт! Он меня убьёт…

Калека завозился, пытаясь вскочить, и по неловкости толкнул ногой светильник. Чирог опрокинулся, масло залило горящий фитиль, пламя погасло. Случай – наилучший из режиссёров – погрузил сцену во тьму и эффектно завершил тягостный диалог. В непроглядной темноте, чёрной, как душа провокатора, я приказал:

– А теперь уходи.

– Учитель, не губите! – воззвал из тьмы староста. – Не надо к Зухуршо…

– Уходи, – повторил я. – Завтра решу, как с тобой поступить.

Было слышно, как он пополз к выходу. Открылась дверь, я почувствовал, что извне потянуло холодным ночным воздухом, и дверь закрылась. Меня вновь не тяготило ничьё присутствие, и я, сидя в полной темноте, продолжил размышления.

Утром я велел Лутфулло:

– Оставь все дела и отправляйся в Ворух. Найди способ тайно увидеться с Гадо, младшим братом Зухуршо, и скажи, что эшон желает с ним поговорить. Пусть придумает какой-нибудь предлог и прибудет как можно скорее. О том, зачем он едет в Талхак, никто знать не должен.

Имя моего добровольного челядинца в переводе с арабского означает «милость Аллаха», и его услуги являются для меня подлинной милостью Всевышнего, одарившего своего ничтожного раба столь смышлёным и проворным служителем. Я не сомневался, что Лутфулло проникнет к Гадо столь же успешно и незаметно, как мышь, которая распластывается в плоскую лепёшечку и сквозь узкую щель под закрытой дверью перетекает на ту сторону.

Призывая к себе Гадо, я желал окончательно убедиться, что он – именно тот самый необходимый мне человек, ибо устранение Зухуршо чревато последствиями, которые следует предусмотреть заранее. После падения взбалмошного деспота начнётся смута, схватка за его место, которое может занять человек, ещё более жестокий и неуправляемый. Вернее всего, им окажется Даврон, бывший советский офицер, брутальный и безжалостный, как все солдафоны, но довольствующийся ныне подчинённой ролью полевого командира. При таком исходе правление Зухуршо будет вспоминаться как счастливое царство.

Я обязан не допустить подобного развития событий и заранее подыскать того, кто сумеет управлять сей местностью разумно и заботливо. Разумеется, Гадо плохо приспособлен для роли реального управителя. По своему характеру он предназначен выполнять, а не отдавать приказания, однако в нынешнем положении этот его недостаток оборачивается достоинством.

Подозреваю, что в глубине души Гадо завидует старшему брату, был бы счастлив править сам, однако никогда не решится, поскольку боится ответственности. Иное дело, если бы кто-то взял ответственность на себя и подсказывал, как поступать, скрывался бы в тени и руководил его действиями. Но вместе с тем, Гадо боится – и справедливо, – что стоящий сзади нанесёт удар в спину. Единственный, кому он всецело доверится, – духовный наставник, ибо шейх не посягнёт на его место по той простой причине, что духовная власть выше и почётнее власти светской или военной. Необходимо лишь внушить Гадо эти мысли таким образом, чтобы он принял их за свои собственные. В этом и состоит главное искусство власти – управлять не действиями, а желаниями подвластных, чтобы желания в свою очередь управляли их действиями…

Гадо не замедлил откликнуться на зов и явился на следующий же день. Одетый в городской чёрный костюм и белую рубашку с галстуком, он, деликатно постучавшись, скинул у порога кельи остроносые лаковые туфли, запылённые при подъёме по тропе, почтительно поздоровался, подождал приглашения и расположился на самом краю циновки. Развернув небольшой узелок, он положил передо мной книжицу в истёртом переплёте с арабским шрифтом, тисненным золотом.

– Извините, пожалуйста, муаллим, книжка совсем старая… – проговорил он неуверенно. – Другой найти не сумел. Новую искал, но здесь не город…

Я взглянул на ветхую обложку. Это была подлинная драгоценность. Любая большая библиотека в Тегеране, Париже или Лондоне озолотила бы её продавца. Известная по ссылкам и цитатам, книга считалась утерянной, так что невозможно представить, каким чудом она выплыла на свет в горном захолустье.

– Место глухое, отдалённое, новую литературу не завозят… – бормотал меж тем Гадо, однако по мимолётному косому взгляду, я догадался, что он отлично понимает, какое сделал подношение, но старательно притворяется простаком то ли из деликатности, опасаясь обременить меня неслыханной ценностью подарка, то ли из врождённой потребности в самоумалении.

В придачу к раритету, это было ещё одним подарком судьбы. Умного человека убеждать проще, нежели недалёкого, а для моих целей ум кандидата в соединении с нерешительностью – сочетание идеальное. Поблагодарив, я заговорил о текущих событиях, спрашивая мнение Гадо о том, о сем, всячески подчёркивая, как ценю его мнение, и незаметно подвёл разговор к Зухуршо:

– А как здоровье твоего почтенного старшего брата?

Гадо, будучи очарованным моим вниманием, словно очнулся от сладкого сна и проговорил неохотно:

– Здоров.

– Отрадно слышать. Однако жизнь человека в Божьих руках. Судьба изменчива, хотя люди в твоём возрасте об этом ещё не задумываются. А впрочем… Размышлял ли ты когда-нибудь о бренности существования? О том, что жизнь твоя или твоего брата может оборваться в любой миг.

Он сказал нерешительно:

– Думалось, конечно, иногда… Про себя и про Зухура тоже. Думал, может, его машина попадёт в аварию или он на охоте сорвётся со скалы и разобьётся насмерть…

– Это было бы для всех великим горем…

Он окончательно смутился:

– Вам, святой эшон, солгать не смогу… Я бы, наверное, не стал горевать. Зухур – не родной брат. Сводный.

– Но ты ведь не желал, чтобы он умер?

– Нет, что вы, муаллим! Никогда!

– Не надо оправдываться. Если даже и желал, в этом нет греха. Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Аллах простил моим последователям грешные мысли, которые возникают у них в голове, пока такие мысли не произносятся или не превращаются в дела». Так приведено в шести достоверных книгах хадисов… А думал ли ты когда-нибудь, как поступишь, если – да не допустит этого Аллах – с Зухуршо что-нибудь случится?

– Похороню его достойно.

– Похвально, – одобрил я и спросил: – Смог бы ты занять место брата и продолжить его дело?

– Куда мне! Зухуршо очень умный был, сильный… – вздохнул Гадо, а я, удивившись его ответу, спросил:

– Почему ты говоришь «был»?

Гадо не сразу понял, а, догадавшись, спохватился:

– Извините, оговорился… Это в мыслях… А в действительности он живой и невредимый. Что ему сделается?