Тень и Коготь - Джин Вулф

Я вспомнил, сколько времени ждал у дверей в камеру, прежде чем из-под нее в коридор вытекла багряная струйка крови, однако кивнул.

– А как ее арестовали, ты знаешь?

Да, арест Текла описала мне во всех подробностях, и я изложил ее рассказ слово в слово, не умолчав ни о чем.

– Понимаю, – проговорила Тея и ненадолго умолкла, не сводя глаз со струящегося мимо ручья. – Конечно, я очень скучаю о придворной жизни. Однако, услышав об этих людях, о том, как ее завернули в гобелен со стены – деталь весьма, весьма характерная, – поневоле вспоминаю, в силу каких причин оставила двор.

– Думаю, по придворной жизни она порой тоже скучала, – сказал я. – По крайней мере, рассказывала о ней много. Но еще говорила: если-де выйдет когда-нибудь на свободу, назад ко двору не вернется. И часто поминала загородное имение, обеспечившее ей право на титул, мечтала, как обновит, перестроит его и будет задавать званые ужины для виднейших персон в тех краях, устраивать охоты…

На губах Теи мелькнула горькая улыбка.

– Чем-чем, а охотой я уже сыта по горло, да не на одну – на десяток жизней. Но когда Водал станет Автархом, я буду его супругой, и тогда меня вновь ждут прогулки у Кладезя Орхидей, но на сей раз со свитой из полусотни дочерей экзультантов, дабы услаждать мой слух пением… Однако хватит об этом: до этого еще по меньшей мере не один месяц. Сейчас у меня есть… лишь то, что у меня есть.

Уныло взглянув на нас с Ионой, она весьма грациозно поднялась с шали, но нам жестом велела остаться на месте.

– Рада была услышать хоть что-нибудь о единокровной сестре. Имение, о котором ты вспоминал, теперь мое, хотя заявить о своих правах я не в силах. В награду я предостерегу вас обоих на предмет предстоящего ужина. Сдается мне, намеков, подкинутых Водалом, вы не уловили, но, может быть, я ошибаюсь и вам все ясно?

Видя, что Иона молчит, я отрицательно покачал головой.

– Дабы мы, и наши союзники, и повелители, ждущие своего часа в краях под волнами морскими, одержали победу, нам нужно как следует усвоить все, что удастся узнать о прошлом. Известно ли тебе об аналептике альзабо?

– Нет, шатлена, – признался я, – но о зверях, называемых так, я наслышан. Говорят, они владеют человеческой речью, а по ночам приходят к домам, где умер ребенок, плачут, кричат, просят впустить их.

Тея кивнула.

– Ради блага Урд эти звери, вместе со многими прочими, были завезены к нам со звезд в давние-давние времена. Разумны они не более, а может, и менее, чем собаки. Однако альзабо питаются мертвечиной, раскапывают могилы и, отведав человеческой плоти, по крайней мере на время обретают дар речи, перенимают людские обычаи… ну а аналептик альзабо приготовляется из одной железы, расположенной у основания их черепа. Понимаешь, о чем я?

С этим она удалилась, а мы с Ионой умолкли, не глядя друг другу в лицо. Оба мы поняли, что за пир ожидает нас вечером.

Казалось, просидели мы так очень, очень долгое время (хотя на деле, скорее всего, прошла всего пара минут), и наконец овладевшие мною чувства сделались невыносимыми. Шагнув к ручью, я опустился на колени на мягкую землю у кромки воды и изверг из себя все, чем угощал нас Водал, и даже после того, как в желудке ничего не осталось, разогнуться сумел не сразу. Долго еще, сотрясаемый дрожью, одолевал я рвотные спазмы, умывался и полоскал рот, а прохладный чистый ручей уносил прочь вино пополам с полупереваренной пищей.

Наконец, кое-как поднявшись, я вернулся к Ионе.

– Уходить надо.

Иона взглянул на меня словно бы с жалостью – думаю, вполне искренней.

– Повсюду вокруг бойцы Водала.

– Тебя, я гляжу, в отличие от меня, не тошнит. Но ты же слышал, кто их союзники. Возможно, Хуниальд соврал.

– Я слышу, как стерегущие нас прохаживаются за деревьями – не так уж они тихо держатся. Конечно, у тебя, Севериан, есть меч, а у меня нож, но люди Водала наверняка вооружены луками: у большинства сидевших за столом луки имелись. Можно, конечно, прятаться за деревьями, как ревуны, но…

К чему он клонит, я понял сразу.

– Ревунов стреляют что ни день.

– Однако по ночам никто на них не охотится, а до темноты остается не больше стражи.

– Если дождемся темноты, ты со мною пойдешь? – спросил я, протянув ему руку.

Иона крепко, решительно стиснул мою ладонь.

– Севериан, злосчастный дружище мой, ты ведь рассказывал, как видел Водала – и эту шатлену Тею, и еще одного человека – у оскверненной могилы. Что они, по-твоему, собирались делать с ее содержимым?

Разумеется, их намерения я понимал, однако в то время сие казалось чем-то малозначительным, несущественным. Теперь же мне попросту нечего было сказать – даже никаких мыслей, кроме желания, чтоб поскорее настала ночь, в голову не приходило.

Однако посланцы Водала – четверо дюжих, должно быть, из крестьян, парней, вооруженных бердышами, и пятый, при офицерском эспадроне, чем-то смахивавший на армигера – явились за нами быстрее. Похоже, все эти люди тоже были там, у помоста, среди остальных, и прибытие наше видели: не желая зря рисковать, они подошли к нам с оружием наготове, хотя приветствовали нас как друзей и боевых товарищей. Иона, приняв самый бравый вид, на какой оказался способен, завел с ними разговор, а я, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего испытания, шел следом за всеми, по лесной тропе, словно навстречу концу света.

Пока мы шли, Урд отвернула свой лик от солнца. Свету звезд путь к земле преграждала густая листва, однако наши провожатые знали дорогу так хорошо, что почти не замедлили шага. Мне чем дальше, тем настоятельнее хотелось спросить, нельзя ли отказаться от ужина, к коему нас ведут, но тут все было понятно без вопросов: отказ – и даже зримое проявление желания отказаться – лишит меня всякого доверия со стороны Водала, поставив под угрозу мою свободу, а может, и саму жизнь.

В то время как мое отчаяние крепло, пятеро наших стражей, поначалу отвечавшие на шутки и расспросы Ионы с явной неохотой, мало-помалу оживились, разговорились, будто по пути на пирушку или в бордель. В их тоне чувствовалось предвкушение, однако отпускаемые ими шутки казались мне столь же бессмысленными, какой может показаться несмышленому мальчишке болтовня распутников.

– На этот раз опять хватишь по полной? Затонешь по самую маковку?

(Так говорил шедший сзади, всего лишь бестелесный голос во мраке.)

– Клянусь Эребом, уйду в такие глубины, что до зимы меня назад не жди.

– Из вас ее кто-нибудь видел?

Этот голос принадлежал армигеру, и если прочие только бахвалились друг перед другом, в его простых с виду словах чувствовалось нетерпение невиданной силы. Таким тоном заблудившийся путник мог бы выспрашивать дорогу к дому.

– Нет, вильдграф.