Бич Божий - Уильям Дитрих

Факелы освещали путь к палаткам, расставленным рядом с шатром Аэция. Я расстался со Скиллой, приказав ему неподвижно лежать вплоть до моего возвращения. В этом случае его примут за один из многих тысяч гуннских трупов и не обнаружат обмана, а я в это время либо уговорю Аэция отдать меч, либо наш план сорвётся. Как бы то ни было, проснувшиеся солдаты римской армии не должны увидеть меня идущим рядом со Скиллой. Итак, я отправился один, понимая, что мой генерал отнесётся ко мне как к сумасшедшему или лунатику. Но разве не я добыл для него это оружие? Мог ли я тайком унести меч Марса? И чем эта игра хуже кровавой бойни, что вот-вот должна возобновиться?

Если Аэций и нуждался в напоминании о том, кем он был и что, в сущности, делал, то таким напоминанием были ночные звуки. В окрестностях шатра до меня со всех сторон доносились стоны и крики раненых. Лёгкие деревянные столы поставили на расстоянии полёта камня друг от друга и на них ампутировали конечности и зашивали раны тем несчастным, кто был тяжело ранен, но при этом остался в живых. Это был настоящий дьявольский хор, невзирая на хвалёное мастерство римских хирургов. Эту часть нашей армии окружили рвами и деревянными заборами, и я встревожился, подумав, не остановят ли меня перед входом. Тогда моё опасное приключение закончится, так и не начавшись. Но нет, Ионас из Константинополя был хорошо известным помощником генерала, его лазутчиком, послом и советником. С невозмутимым лицом я миновал отсалютовавших мне стражников и двинулся к месту, где хранился меч, прислушиваясь к стонам умирающих. «Кто из нас ближе к могиле? — задал я себе вопрос. — Скорее всего, я».

— А мы-то думали, что вы бесследно исчезли, — заметил центурион, проявив ненужную проницательность.

Когда я подошёл к палаткам, я увидал множество вестготских и франкских стражников, а также огромное количество ламп, зажжённых в одной из палаток. Вокруг слышался глухой шёпот. Короли и генералы не ложились спать или уже проснулись и, очевидно, обсуждали, что они станут делать, когда взойдёт солнце. Аэций, без сомнения, был вместе с ними, но мне требовалось поговорить с ним наедине.

Где же он оставил старый меч? Нет, не на столе заседаний военного совета как символ своей удачи. Скорее всего, он дипломатично отложил его в сторону и решил уделить внимание гордым королям, ставшим его союзниками. Ведь это была не только его, но во многом и их победа. Оружие, по всей видимости, ждёт его в спальне.

— Генерал попросил меня принести карты и огромный меч, — солгал я.

Аэций путешествовал с картами всего Запада и разворачивал их по вечерам, изучая ту или иную местность, подобно торговцу, подсчитывающему свои доходы и расходы. Будучи его помощником, я не раз приносил ему эти карты.

— Да ляжет ли он когда-нибудь спать? — спросил стражник, выдав своё собственное желание крепко выспаться. Вид у него был удручённый, как, впрочем, и у всех нас.

— Он ляжет спать после нашей полной и окончательной победы, — откликнулся я. — Будем надеяться, что меч поможет нам завершить битву.

Я поднял полог и огляделся, пытаясь выяснить, нет ли в шатре ещё каких-нибудь стражников. Никого. Потом намеренно заколебался, понимая, что хотя это поручение и не вызовет подозрений у измученных стражников, но озадачит преданных глупцов. Что-то маленькое и юркое пробежало с внешней стороны шатра. Я облегчённо вздохнул и прошёл внутрь.

Там было темно, так что я зажёг единственную глиняную лампу. Вот тюки и баулы со снаряжением, которые я видел столько раз, вот его кровать, вот складной стол, а вот ворох пропотевшей окровавленной одежды. Но где же меч? Я стал ощупывать всё вокруг. Нашёл! Он лежал на походной кровати, прикрытый покрывалом, словно куртизанка, ожидающая любовника. Я погладил знакомый шероховатый металл. До чего же он тяжёлый и неуклюжий. И какой огромный! Неужели его и впрямь выковали боги? А когда Аттила отыскал меч, то неужели сама судьба наделила его мужеством и повела завоёвывать мир? И вновь вмешалась в ход событий, с ещё большей силой, как только я отдал меч Аэцию? Как играет с нами жизнь, в одно мгновение оказывая милости, а в другое — швыряя в грязь, то обнадёживая, то вдребезги разбивая наши надежды. Смысл происходящего ускользал от меня.

Я достал только что купленный напильник и принялся за работу.

Немного погодя у входа в шатёр появилась какая-то высокая фигура.

— Итак, ты решил вернуть свой дар, Ионас Алабанда? — негромко и мягко осведомился генерал.

— Да, я решил использовать его иным образом.

— Мой личный стражник сообщил, что мне, наверное, захочется узнать, зачем ты здесь.

Я улыбнулся.

— Да, на этого стражника можно положиться. Он всегда начеку.

Из-за спины генерала выступила маленькая тень.

— Я бы смог отдохнуть, если бы мне не пришлось за тобой приглядывать, Ионас, — заявил Зерко.

— Пожалуйста, садитесь.

Я указал на походные скамьи, словно шатёр принадлежал не кому иному, как мне.

— Я удивлён, что вы оба не спите. И не менее удивлён, что сам не сомкнул глаз.

— Да, — произнёс Аэций, приняв моё приглашение. — Какие мы, должно быть, важные особы, если действуем без устали. Ну и как ты планируешь поступить с этим мечом? Убьёшь Аттилу? Или просто наточишь его поострее?

Я отложил меч в сторону.

— Мне сообщили, что женщину, которую я люблю, приковали к погребальному костру. Её сожгут завтра вместе с Аттилой, если мы атакуем гуннов, а он проиграет битву. Мне сказал об этом гунн, и я ему верю.

— Скилла, — догадался карлик.

— Похоже, что я связан с ним столь же прочно, как вы с Аттилой, генерал, или как ты с Аэцием, Зерко. Связан самой судьбой. Он — молодой воин, племянник полководца Эдеко, с которым я сражался в Норике в тот момент, когда вы впервые увидели меня и меч.

— А, да. Храбрый гунн, гнавшийся за тобой вплоть до римских территорий. Это не он ли приветствовал тебя вчера днём?

— Да.

— Ну, теперь я понял почему. Он хочет, чтобы ты обменял меч на женщину?

— Да.

— И он тоже любит её?

— Да.

— Ты веришь, что Аттила согласится на подобную сделку?

— Нет. То есть он, конечно, примет меч, но захочет отомстить мне за пожар в его дворце. Я погибну и ничего не добьюсь, если мы пойдём в его лагерь.

Генерал улыбнулся.

— В таком случае я не вижу в твоём плане никакой логики.

— Из лагеря Аттилы невозможно убежать. И в равной мере невозможно освободить и спасти Илану. Однако я не смогу жить, не освободив её. Я видел, как многие умирали за свою веру, и теперь готов умереть за то, во что верю сам, — за любовь женщины.

Генерал изумлённо взглянул на меня.

— Я уже составил план. Попрошу Скиллу освободить её в обмен на мою жизнь. У гуннов есть одно слово: коносс. Оно означает уплату долга. Так их семьи и кланы обычно улаживают споры. Я заплачу коносс своей жизнью, чтобы спасти Илану. И заплачу коносс Скилле этим мечом в обмен на его торжественную клятву всеми силами заботиться об Илане.