Северные сказки. Книга 1 - Николай Евгеньевич Ончуков

мни послужитя». Ей оттуда опеть выскоцили слуги. «Что, Марья-королёвна, прикажете нам делать?» — «К утру к свету, чтобы было сделано озеро, круг озёра были бы сделана; вешала золотыя — выловить рыбу какую ему надо и столько, штобы было сварить и не осталось». Она опеть поутру будит. «Поди, Иван чярьский сын, проздравляй брата с обновкой». И ён выстал и пошол. Ну и озеро сделано, и невед — вешала, и рыба выловлена такаа, какаа ему нада, и пришло сварить и не осталось. И ён опеть службу ему накидываэ: «Поди, брат, туды, не знаю куды, принеси то, не знаю што, в который день пойдешь, в тот и домой приди». Ну ён пошол домой, голова повишена. Пришол ён опеть, и дивиця прекраснаа спрашываэ: «Ах, ты дивиця прекрасна, я говорил, что будет мни ради тибя смирть напраснаа». — «Ну, што такоэ, Иван чярьский сын?» — «Так и так, брат службу накинул, сходить туды, не знаэ куды пренести то, не знаэ што». Она скае: — «Ну, Иван чярьский сын, я этого не знаю». И шла она на крыльце, стукнула в кольце. «Мамки, верныи служанки, как мому батюшку служили так и мни послужите». Ей выскоцили опеть трицять молодцёв: «Что, Марья-королёвна, прикажете делать?» — «Вот так и так, брат службу накинул — сходить туды, не знаэ куды, принести то, не знаэ што». — «Марья-королёвна, этого мы не знаэм». И она взяла, шила опеть котомоцьку, клала в котомоцьку сухую кромоцьку и отправила и наказываэ: «Хто встрету попадёт, так не лягай (отталкивай), а в руки имай». И ён пошол, отправился в дорогу. Шол, шол, скацет впереди его лягуха, и захотелось ему пить. Шол ён в колодець напиться, ёна в колодець и скоцила, лягуха. Ён вышол от колодця, ей и лягнул. «Ну, подземельна гадина!» — скаэ. Опеть пошол по дороги, она впереди скацет. Шол, шол далёко ль, близко ль, высоко ль, низко ль, опеть ему пить захотелось, опеть пошол в колодець пить, лягуха опеть таа же в колодци. Ён опеть от колодця вышол, ей и лягнул. «Ну, подземельна гадина! Не даст и напиться». Опеть пошол, опеть ёна на дороги, впереди скаце. «Мни-кова, скае, не велела дивиця прекраснаа лягать и велела всё в руки йимать». И ён начал эту лягуху йимать. Ёна скакала, скакала, прискакала в кузницю да и туды убралась, ухоронилась, не видел, куды (куды), там ему и отвечаэ: «Здрасвуй, Иван, чярьский сын. Кладавай сухую кромоцьку на полочку, смотри на полку, што стоит, за тым ты и пришол». И ён зглянул, там стоят гусли-самогуды — руб-саморез, а кот-самоед. И ён взял их в котомку, клал и пошол домой. Шол... далёко ль, близко ль, высоко ль, низко ль, всё дома нету, и домой пришол; в который день пошол, в тот и пришол, одну неделю ходил. Пришол к брату. Брат еще на кровати спит, и ён взял, спустил гусли-самогуды, и брат и скаже: «Ну, гусли-самогуды, по-играйте-тко мне». А гусли на место ему отвечают: «Не ты нас кормил, не ты за нас денешки платил, мы тебя и знать не хочом». — «Руб-саморез, засеки его!» — «Не ты нас кормил, не ты нас поил, не ты за нас денешки платил, мы тебя знать не хочом». А этот, который принёс, скае: «Ну-тко, гусли-самогуды, поиграйте-тко мне». Ёны и росплясались, ёны и розыгрались, всякима розныма голосама роспелись. «Руб-саморез, засеки его (брата)». Ён взял его и розрезал на мелки куски. «Кот-самоед, убери его.». И всё имение ему тут и осталось, и братнее и своё. И стали жить и быть, и добра наживать. Тут моа сказка, тут маа повись.

117

Соромское ремесло[70]

Досюль было у отця да матери три сына; так оны жили в низком таком положении, бедном. Так он и говорит — отець стал старый, — говорит сыновам: «Што пойте, сынова, кормитесь самы, как знаэте». Один-то больший говорит: «Ну, батюш-ко, я пойду, скаже, сам наживать хлебов, пойду портновать, портным жить». Ну, да и пошол, а уж как неуцёный пришол к хозяину, далёко ль, близко ль. «Хозяин, — скаже, — нет ли чего-нибудь шить портному?» Хозяин дал ему сукно шить кафтан себи. Он сшил мешок. Он взял его, прогнал, прохлыстал его. Он шол, шол, на одины фатера строит. Он и даваэтця к ноци. «Нет, — скае, — не пустим, нельзя пустить тебя, — скае, — к ноци. Одна, — скае, — хозяйка живёт, мужа в доми нет». — «Нет, пуститя, — скажет, — тут ноцёвать». Оны его и пустили. Он и лёг спать. Она взяла, у его голову отсекла. Там другой брат пошол в чоботныи, шить сапогов. Он и пришол тоже к хозяину, спрашиваэт: «Хозяин, дай мне роботы!» Он принёс кожу ему шить сапоги, а он ему шил коты. Он его взял, кожей прохлыстал, да и прогнал. Он опеть на этот ноцлег пришол, не ведат, што брата убили, опеть даваэтца. Она опеть его не пускаэт. Он говорит: «Пустишь — ноцюю, не пустишь — ноцюю». Она говорит: «Ложись со мной спать». Он говорит, што «нет, не лягу». Она взяла, опеть ему голову отсекла, под стол бросила, туловищо за окошко. Там третий сын походит и говорит: «Батюшко, я пойду со своего добра-хлеба наживать соромским делом». Другого никакого ремесла не знаэт. Пришол к барину к какому-то высокому цлену. «Што, — скаже, — дай мни, барин, лучшую дивицю, прилучшую, я сделаю двинацять салдатов вдруг. Што тыкну, то Гришка с книжкой, а што поеду, то верста вперёд». Он дал дивицю лучшую-прилучшую ему. Он от этой дивици сделал двинацять салдатов вдруг, всё Гришки с книжками родятся, стоят и поют. Государь ему кукшын за то дал серебра. Он домой пришол, показыват отцю да матери, а про братеньков и росказал, што их в живых нету. Отець да мать по них плачут, а ему кукшын серебра за своё добро дали.

118

Демьян и Кузьма[71]

Жил-был молод Демьян и Кузьма. Кузьма жил у Демьяна роботником. Служил ён ему трицять лет за трицять серебреников. Приходит старик нищий под окно к нему, проситця к нему ночью. «Нельзя ль, Кузьма, ночовать у вас?» Кузьма говорит: «Нет, милый брат мой, надо попросить брата Демьяна, я не могу пустить ночью, я роботник Демьянов».. Выходит Демьян на улицю, спроговорит ему Кузьма: «Ой