Opus 2 - Евгения Сергеевна Сафонова

class="p1">– Передашь мои заметки своим риджийским друзьям. Не сомневаюсь, их блистательные умы и без меня бы справились, но подспорье не мешает. – Он наконец встал, и даже не видя лица, на котором снова лежала маска теней, Ева понимала: не для того, чтобы её поприветствовать. – Нужно проверить и подправить чары, чтобы ты смогла существовать за счёт собственного сидиса, лишившись подпитки от меня. Если что-то пойдёт не так, твоя гибель подведёт слишком многих.

Подведёт слишком многих. Не более. Словно они случайно провернули маховик времени, вернувшись в те дни, когда Ева была лишь инструментом, непослушной марионеткой в руках несносного мальчишки…

…это не его слова. Не он. Не Герберт, которого она любит – Гербеуэрт тир Рейоль, гордость семьи, наследник королевы, пустившей стрелу в Евин лоб. Её Герберт снова спрятался где-то там, внутри, за стенами слоновой кости.

– Герберт, поговори со мной. Пожалуйста. – Она облизнула губы: машинально, словно те и правда могли пересохнуть от волнения. – Прости меня, я не хотела…

– Замолчи.

Ева замолчала. И даже не сразу поняла – не от растерянности, не от обиды на то, что слово выплюнули, как оскорбление.

От давно забытого ощущения магии, разливающейся под кожей и парализующей губы.

– Не двигайся.

Когда колдовской приказ невидимым льдом лёг на руки, ноги, тело, сковывая их, лишая воли, Еве захотелось кричать, но она могла только беспомощно ждать, пока некромант выберется из-за стола.

Нет, он не может снова поступать так с ней. Не может действительно вернуться к тому, с чего они…

– Я благодарен за всё, что ты пыталась сделать для меня. Я ценю это. Правда. – Бледные пальцы скупыми скорыми движениями расстегнули пуговицу на кружевном воротнике, обнимающем её горло. Двинулись ниже. – Видишь ли, наш вчерашний разговор любезно напомнил мне, что у каждого есть стержень, лежащий в основе его личности. Диктующий то, что ты делаешь, и то, как ты живёшь. То, без чего ты больше не будешь собой. Для тебя это не любовь. – Платье спустили с плеч рывком, открывая рубин. – Спасибо, что помогла вспомнить – для меня тоже.

Тёплая ладонь накрыла рунную вязь на серебре, окунувшись в текущее сквозь пальцы багряное сияние. Замерла, когда на его запястье, оголённом задравшимся рукавом, разбилась прозрачная капля.

Герберт поднял взгляд. Свободной рукой вытер бледные девичьи щёки, прорезанные мокрыми дорожками.

– Не плачь. Так будет лучше. Для всех. – В её глаза, молившие «не надо», он смотрел без стыда, без гнева, без горечи. – У этой истории с самого начала не могло быть другого конца. Просто я оказался достаточно глуп, чтобы позволить себе поверить в иное.

Лучше бы он кричал. Или снова смотрел на неё в бешенстве. Но то, что владело им сейчас, было страшнее.

Смирение. Равнодушное, отречённое смирение того, кто оставляет позади и бешенство, и горечь, и гнев. Со всем, что их вызывает.

– Когда я завершу ритуал, я буду свободен от того, что сковывает меня сейчас. После такого невозможно придавать хоть какое-то значение ревности. Страху. Боли. Любви. – Его ресницы опустились блекло-золотистыми бабочками, скрывая спокойствие, мертвенной синью разлившееся во взгляде. – Гербеуэрт тир Рейоль не сумел вернуть тебя к жизни. Полагаю, новый Берндетт сможет.

Его губы почти не шевельнулись, когда с них выдохом сорвались слова заклятия.

Перемены Евы не ощутила. Только то, как рвётся внутри ещё одна тонкая струна, никак не связанная с магией.

– Возвращайся к Миране, когда я уйду. Не ищи меня. Не ходи за мной. Не беги за мной. Не зови меня. Это приказ. – Герберт отнял руку от её груди. Тыльной стороной ладони вытер новые слёзы, успевшие сбежать по её щекам; коротко, почти неощутимо коснулся губами холодного лба. – Прости, если сможешь.

Он не отменил приказ, даже отвернувшись. Так и оставил Еву смотреть сперва в его спину, потом – в дверь.

Когда вечность спустя тихие слова, прошелестев в сознании, обрезали магический поводок, она рухнула наземь куклой с оборванными ниточками. Вскочила, побежала, пытаясь крикнуть, остановить, удержать – и, подчиняясь запрету, упала вновь.

Лазейки. Нужно найти лазейки. Лазейки есть всегда…

– Окей, – сказал Мэт, – должен признать, всё прошло чуть больше не по плану, чем я думал.

…и, не найдя в выжженной душе ни сил, ни чувств, ни надежды – ничего, кроме пепла, чёрного и колючего, как звёздная пыль, Ева закрыла лицо руками, чтобы скрючиться на дощатом полу.

Наверное, у этой истории и правда не могло быть иного конца. Особенно если учесть, как истории любят закольцовываться, с безжалостной иронией заглатывая зубастой пастью финала собственный хвост.

Просто глупым в ней с самого начала был вовсе не Герберт.

Глава 22

Apotheosis[28]

Когда за ней пришли, Айрес сидела перед зеркалом, глядя, как в отражении её руки сплетают тугие тёмные пряди.

– Мы сопроводим тебя на площадь, – сухо сказала Мирана, переступив порог спальни. Двое гвардейцев бдили за её спиной, ещё четверо ждали за дверью. – Ритуал начнётся на закате, мы будем там загодя.

Солнце праздничного дня било в стёкла косыми лучами, путалось в волосах свергнутой королевы, ложащихся в тонкие косички с шуршанием тихим, как трепет крыльев мотылька. Лицо Айрес отражалось гладкой стеклянной маской – и не изменилось, когда в зазеркалье её глаза нашли лицо Мираны Ти – бель.

– Минуту, – мягко ответила она.

Айрес не обернулась, не ускорила мерных движений. Будто причёска её сейчас была куда важнее того обстоятельства, что по истечении часа её племянник может испустить последний вздох.

Возможно, так оно и было.

Возможно, не только сейчас.

Мирана следила за солнечными бликами, плясавшими в чёрном шёлке её волос.

– Оставьте нас.

Если приказ и пришёлся гвардейцам не по душе, они ничем этого не выказали. Королевская гвардия – не то место, куда могут попасть игнорирующие субординацию.

– Я не знаю, что ты задумала. Знаю одно, – сказала Мирана Тибель, когда они с бывшей королевой остались наедине. – Сделаешь что-то, в чём я увижу хоть намёк на опасность для Мирка, – я тебя убью.

Айрес вновь нашла в зеркале её глаза; оттенок их был теплее, чем у Миракла, но выражение нивелировало разницу. Во взгляде Мираны не осталось ярости, не было угрозы – лишь расчётливая, рассудочная ненависть. Давно остывшая, из жгучего пламени, разрушающего себя и других, перековавшись в острый клинок: изящный, послушный инструмент уничтожения.

– Я учту, – с той же мягкостью пообещала Айрес. Пальцы её не замерли, даже не дрогнули.

– Это не всё. Сделаешь что-то, в чём я увижу хоть намёк