Тень мечей - Камран Паша

— Автор «Путеводителя колеблющихся», похоже, сам колеблется, — сказал Саладин.

Маймонид глубоко вдохнул.

— Прости меня, сеид, но мы не сможем удержать Аскалон таким малочисленным отрядом.

В этот момент их лошади взобрались наверх огромной дюны и у Маймонида появилась возможность взглянуть на Аскалон, похожий на изумрудный остров. Казалось, что Бог уронил на землю кусочек рая, чтобы тот служил мостом между двумя адами-близнецами: Негевом и Синаем. Город окружали блестящие ряды пальм с гроздьями фиников. Белые каменные дома, сверкающие, словно мраморные, стояли посреди аккуратно подстриженной травы, а вдоль домов росли ухоженные кусты роз.

Саладин затаил дыхание, глядя на город, который часто называл настоящей жемчужиной халифата. Маймониду показалось, что он видит в глазах султана слезы.

— Ты прав, друг мой. Таким малочисленным отрядом Аскалон не защитишь. — Саладин помолчал. — Ты помнишь, что написала Мириам?

Маймонид кивнул. Как он мог забыть? Однако раввин вдруг почувствовал, что султан уже разговаривает не с ним. Он как будто обращается к кому-то невидимому.

Саладин подъехал к крепкой пальме, растущей у колодца в предместье Аскалона. Из домов стали выходить горожане, вероятно полагая, что приехали торговцы, направляющиеся в Египет. Купцы, чья деятельность была источником жизненных сил города, знали, что предельная любезность привлекает людей в их город. Любопытные зрители, большей частью дети в ярких хламидах или женщины в черных бедуинских косынках, похоже, даже не подозревали, что сегодняшние гости не простые торговцы глиняной утварью. Скорее всего, им никогда прежде не доводилось видеть султана, да они бы и не поверили, что такая царственная особа снизойдет до того, чтобы посетить их крошечный, отдаленный городок. И уж совсем не подозревали люди, что по зеленым ухоженным улочкам оазиса скачет сама судьба мира.

Саладин спешился и опустился на колени у пальмы, словно в молитве. «Нет, — подумал Маймонид, — не в молитве. Как будто воскрешая нежные воспоминания».

— Под этим деревом я впервые полюбил женщину, — признался Саладин, поглаживая шершавой рукой толстый ствол, как если бы ласкал ту возлюбленную, о которой говорил. — Мне было четырнадцать. Как бы я хотел вернуть то время! Хотел, чтобы те мгновения длились вечно! Увы, все в мире заканчивается.

Маймонида кольнуло ужасное предчувствие. Он обвел взором любопытных жителей. Дети смеялись над странным поведением гостя. Некоторые женщины затолкали детей назад в дом, явно побаиваясь намерений безумного гостя и его до зубов вооруженной свиты.

О, мой Бог! Бедные люди… Маймонид почувствовал, как холодок, сжимавший желудок, стал подбираться к сердцу.

— Султан не собирается спасать Аскалон, верно?

Саладин встал и повернулся к пальме спиной. Что-то темное и ужасное сверкнуло в его глазах.

— Я спасу Аскалон, мой друг. Разрушив его.

Из конской упряжи своего жеребца Саладин достал топор. Не говоря ни слова, он повернулся к пальме, которая сохранила воспоминания о его первой ночи любви, и нанес сильный, решительный удар топором.

Воины тут же спешились и стали метаться по городу. Кто-то забегал в дома напуганных жителей и приказывал им выходить на улицу, остальные остались в центре города, высоко держа султанское знамя с изображением орла. Они не бандиты — уверяли воины горожан, когда появились обозленные бедуины и стали размахивать саблями, — но любой, кто встанет у них на пути, будет считаться предателем. А отряд стоящих наизготовку лучников грозил воплотить угрозу в жизнь.

Маймонид в полном ужасе наблюдал, как солдаты Саладина методично разрушают город. Рубят, а потом поджигают деревья. Огонь, охватив аккуратно подстриженную траву и кусты роз, перекинулся на соломенные крыши зданий. Казалось, не прошло и нескольких минут, как весь город был в огне.

Глаза раввина наполнились слезами, когда он увидел; как солдаты Саладина высыпают белый порошок в жизненно важные колодцы Аскалона. Если ничего не подозревающий человек напьется из колодца, его горло вскоре будет обожжено смертельным пеплом. Пророк запретил мусульманам жечь деревья и отравлять колодцы, и Саладин за многие годы войны с франками строго придерживался исламского военного кодекса. Но сейчас султан, по-видимому, не имел выбора. Аскалон должен быть стерт с лица земли, чтобы Ричард отказался от своих планов воспользоваться оазисом как плацдармом для нападения на Египет.

В этом и заключается безумие войны: чтобы спасти город, его нужно уничтожить. Превратить Аскалон в бесполезную для врага территорию, которую он планировал использовать в качестве центра снабжения перед длительным, суровым переходом через Синай. Горящий оазис заставит армию Ричарда повернуть назад. Маймонид понимал: этот акт вандализма спасет Каир. Исчезнет один город, один древний оазис красоты в этой холодной суровой пустыне, но будут спасены тысячи городов от западного океана — от границ государств Магриба — до земли восходящего солнца и самой Индии.

Но когда раввин взглянул на своего измазанного в золе и саже друга, который молча смотрел на пылающий город, он задался вопросом: разве сегодня в огне не умерла и частичка самого Саладина?

Город погибал в огне. Саладин в последний раз преклонился перед срубленным деревом, где впервые познал любовь и радость женского прикосновения. И впервые за многие годы дружбы Маймонид увидел, как по щекам султана текут слезы.

Самый могущественный человек на земле плакал из-за утраченной любви и мира, в котором красоту иногда бросают на алтарь власти.

Ошеломленный Ричард с недоверием взирал на клубы дыма, которыми были окутаны тлеющие руины Аскалона, и вздымающиеся к синему небу черные столбы — и все это на расстоянии пятисот шагов от него.

Ричарда Львиное Сердце охватил праведный гнев вперемешку с дьявольским отчаянием — оба эти чувства раздирали королевское сердце. Ричард не знал, какое чувство все-таки одержало верх, но результат был одним и тем же. Он выхватил меч и бросился в песчаную пустыню, не сумев подавить вспышку раздражения, простительную только ребенку.

Он чуть не взорвался, когда услышал за спиной низкий смех. Король повернулся к еврейке-пленнице, которая скакала вслед за ним. У нее были связаны руки, а ноги привязаны к бокам коричневой кобылы, которую ей выделил Ричард. Когда ее презрительный смех эхом отозвался в ушах, Ричард понял, что совершил недопустимую ошибку, не заткнув иудейке рот.

— Твой султан сошел с ума!

Это были пустые слова, свидетельствующие о бессилии, но единственные, которые пришли ему на ум при опустошающем душу осознании того, что противник его одурачил.

Мириам продолжала улыбаться, несмотря на очевидную ярость, написанную на лице ее захватчика.

— Это предупреждение, ваше величество, — гордо заявила она. — Для человека, готового разрушить то, что он любит больше всего, с целью помешать своему врагу, не существует границ.