Немецкий детектив - Вернер Тельке

Что бы она ни делала и ни думала, все было его воля. И она не уклонялась от деяний, которые обычно считались порочными и злыми, но — если ей самой не грозило разоблачение и наказание — совершала их без долгих размышлений, думая при этом: «Если такова воля Твоя — на Тебе, пожалуйста!» Внешние соблазны воспринимала с тем же фатализмом, что и позывы собственного Я. За все в ответе был Бог, в существовании которого она никогда не сомневалась, кое-что можно было отнести и на счет общества, в котором она жила. Ее семья, воспитатели и вообще все общество не смогли отвратить ее от этого убийства.

В своих размышлениях, если она вообще тратила на них время, она, конечно, все так тщательно не обдумывала, но такова была духовная основа ее поведения.

В дни после смерти Томашевского ни на миг не задумалась Сузанна о возможных негативных последствиях своего поступка, ни единая мысль о допросах, долгих днях суда и жизни за решеткой не портили ей сладкие часы с Фойерханом. Она была уверена, что совершила идеальное убийство, тем более что комиссар Манхардт в ее глазах оставался изрядным глупцом. По его и по всеобщему мнению Томашевский совершил самоубийство — и баста.

— Ты должна признать, что я все проделал гениально,— говорил Фойерхан, каждый день навещавший ее в старой квартире на Куфштайнштрассе и теперь сидевший рядом на диване.— Я увидел, как он поднимается по лестнице на четвертый этаж. И давай за ним. А потом он вылез на леса и стал смотреть вниз. Хватило легкого толчка — бац! — Рассказ этот он повторял до бесконечности.

— Перестань!

— Явное самоубийство! — Фойерхан рассмеялся и хлопнул рюмку коньяку. Потом поцеловал ее. Рука его бродила по внутренней стороне ее бедра.

— Не спеши…— Ее залила горячая волна возбуждения, но она все-таки продолжала: — Лучше расскажи мне, что было сегодня на фирме, когда ты… А-ах…

— Потом! — Рука скользнула под трусы.

— Ах ты…— Она обняла его и сомлела от легких ласк, с которых начинал он любовную игру. Нервы ее трепетали от ощущений, столь любимых ею и столь давно забытых…

А когда она стала издавать нетерпеливые стоны, он проник в нее, поначалу медленно и нежно, потом дико и эгоистично, и доставил наслаждение, которого ей так давно недоставало. Несбывшиеся сны сразу исполнились, тело, которое еще вчера казалось ей увядшим, вновь стало молодым и полным жизни. Все это компенсировало годы, потерянные в зимнем сне ее замужества. Бесконечная прямая времени свернулась в крохотную точку. Прошлое и будущее исчезли. Остался только этот миг.

Она оставляла его в себе, пока он, измученный и потный, не лишился сил, гладила его и ласкала, пока он не заснул. Чувствуя в себе его семя, думала: самое время для мальчишечки… Она уже не хотела избавиться от Фойерхана. Фойерхан — угроза, но и любовь; Фойерхан — память об утраченной молодости, сама молодость. Так хорошо, все так хорошо… И она расслабилась и погрузилась в глубокий сон.

Проснулись они около половины восьмого, когда у соседей включили телевизор и на весь дом загремели фанфары последних известий. Несколько минут они еще прижимались друг к другу, целовались и ласкались, потом Сузанна отправилась в ванную. Она тихонько напевала — почему-то пришло в голову стихотворение Эльзы Ласкер-Шулер, прочитанное многие годы назад, собственно, только отрывок из него: «В суровых линиях моих побед затанцевала поздняя любовь…»

Поздно, но не слишком. Тело у нее еще крепкое и полное огня. Человек добьется чего угодно, если решится действовать.

Она приготовила ужин, словно они собрались отпраздновать необычайное событие. Знала, что если не хочет потерять человека вроде Фойерхана, должна подумать обо всем, о каждой мелочи. Хорошо, их общее деяние было порукой, что он останется привязан к ней, но его любовь невозможно завоевать и удержать только шантажом.

И старалась она не зря. Фойерхан после каждого глотка ее целовал, и ее лакомства ему очень нравились.

— Ты лучшая кулинарка на свете! Где такое предлагают, грех не задержаться!

Пламя свечей мигало, глаза их сияли, вино золотисто искрилось в бокалах с высокой ножкой. Подняв бокалы, они переглянулись и чокнулись.

— Ах, если бы все так и оставалось навсегда! — нежно произнесла она.

— Или еще немного лучше! — рассмеялся Фойерхан.— Твое здоровье!

Она встала и подошла к проигрывателю. Даже от боли за несостоявшуюся карьеру, которая когда-то жгла ее огнем, остался только кислый осадок, и потому, набрав пластинок, она мимоходом спросила:

— Ты любишь оперу?

— Да, разумеется!

Ей это понравилось.

— А какую?

— Где больше толстых баб,— рассмеялся он.

Бросившись на него, она стащила Фойерхана на пол и они, смеясь и кряхтя, катались по пышному ковру.

Устав, снова молча уселись на мягкой кушетке, прижавшись друг к другу, и размечтались. Из колонок неслась «Патетическая симфония» Чайковского.

— A quoi pensez-vous?[7]— спросила она.

— О вас, мадам Фойерхан.

— Еще есть время… Вот на будущий год…

— Тогда прошу позволить продолжать!

— Ах ты…— Она его поцеловала.

— На помощь, душат! — Он высвободился и повернул к себе ее лицо.— Сузи, поверь мне: все эти годы я на самом деле ждал тебя. Может быть, не всегда сознательно, но… Все остальные — только для того, чтобы забыть про тебя. А что еще мне оставалось? Не мог же я уйти в монастырь? И из меня ничего не вышло, потому что я не мог стать никем без тебя. Будь ты со мной… Ах, merde… Нет, я ведь не дурак, но вот не вышло! Ну да, просто не пошло — и все. У одного меня ничего не получалось.

Если бы Томашевский не перешел дорогу… Нужно было сделать это еще тогда. Я часто представлял, как задушу его или застрелю… И наконец это случилось! Мы с тобой принадлежим друг другу, а тот, кто станет между нами, плохо кончит!

Она погладила его, поцеловала, нежно расчесала пальцами густые волосы, потом пощекотала.

— Мы имели право его убить. Не сделай мы этого, он бы тебя прикончил. Так что это — законная самооборона. И мы ведь рисковали. Еще немного, и он мог нас обнаружить. И что потом? Мог застрелить нас обоих.— Она умолкла, потом совершенно переменившимся голосом спросила: — Скажи, куда ты дел пистолет?

— Ведь я тебе уже говорил…

— Скажи!

— На обратном пути недалеко от моста я его бросил в канал Гогенцоллернов.

— Хорошо…— Она закурила. И снова нежно спросила: — Как прошел первый день на фирме?

— Вполне прилично. Все мне старательно кланяются. Герр управляющий, скажите, герр управляющий, взгляните… Видят, что поезд ушел, и хотят успеть вскочить в последний вагон.

— Как сложился разговор с Паннике?