Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

Там среди друзей я находил применение другим, уже не музыкальным способностям. Сегодня, вспоминая, сколько я переделал общественной работы, грустно улыбаюсь – вот бы всю затраченную мною энергию направить на домашние дела, мне бы не было цены! Но – увы! Рытье окопов, штабов, сооружение снежных крепостей, расчистка от снега пруда, укладка дерна на футбольном поле, пилка бревен, чтобы заработать на мяч, волейбольную и футбольную сетки, гетры, майки. Учеба и все прочее были на втором плане, так, все на ходу, благо память была хорошей. Но слова отца, который говорил об упущенном времени, когда близок локоть, да не укусишь – засели надолго. Но не разорваться же, хотелось одно, другое и третье. А вечером лишь бы доползти до койки. Мама подойдет, поправит одеяло.

– Совсем убегался, – скажет тихо, а потом по своему обыкновению прочтет на ночь молитву: – «День и ночь, сутки прочь».

И я проваливался в темноту. А утром – вновь в школу, потом снова по огородам и боярышникам.

Мне нравилось, что она нередко нахваливает меня своим подругам. Чтобы получить очередную похвалу, однажды я прямо в ботинках бросился по воде на островок, собрал и принес отложенные там утками яйца. За такую прыть мама отругала меня, поскольку во дворе было холодно, и я мог заболеть.

Если у меня возникали проблемы с учителями, то отец начинал стращать: будешь плохо учиться, придется всю жизнь гайки крутить, да сопли на кулак наматывать. Сейчас, вернись мое детство, я был бы самым прилежным учеником. Но локоть близко, да не укусишь. Однажды, когда на меня за очередное художество вновь нажаловались из школы, он велел стать в угол. Но этого ему показалось мало, он надел мне на голову эмалированный тазик.

– Ты думаешь, я тебя на божницу посажу? Стой здесь и знай, в следующий раз поставлю коленями на горох.

Я уже привык к похвалам, а тут – на тебе, выставлен на всеобщий срам. Впрочем, тот случай был единственным, но запомнился на всю жизнь. И все же мною родители в основном гордились: мол, учится хорошо, все схватывает на лету. Мама часто еще не то жаловалась, не то хвалилась учителям, что я зачитываюсь книгами буквально до утра.

Бывало, устраивали мы в доме по вечерам самодеятельность: мама сидит, вяжет носки, рукавички или кофту, отец у печки с баяном, а мы показываем им концерт, поем, читаем, наряжаемся в разные одежды.

– Хоть маленько, но красненько! – смеялась мама, когда я выходил на середину избы и объявлял, что сейчас будет выступать заслуженный артист из погорелого театра. И добавит: – Что не дурно, то потешно.

У отца были свои пословицы, они касались в основном его жизни, его представлений о том, что хорошо и что плохо.

Это были лучшие моменты нашей семьи, нашего совместного проживания в засыпном доме, который отец решил снести и построить новый, из шлакобетона, когда у нас родилась младшая – Лариса. Но этому было не суждено сбыться…

Отец и мама почти одновременно выехали из своих деревень, которые находились в Куйтунском районе. После революции, в начале тридцатых годов, отец батрачил на заимке на родного брата отца, дядю Алексея. Наш дед Михаил зарабатывал на прокорм многочисленных детей, а их у него было одиннадцать человек, тем, что ездил по деревням с фотоаппаратом и делал фотографии. С ним рассчитывались продуктами: кто насыплет в сумку картошку, кто положит кусок сала, пакетик крупы. Большим подспорьем и помощником в семье был мой отец. Он ловил рыбу ведрами, собирал ягоды тоже ведрами, орехи – мешками, бывало, приносил за один раз по восемь, а иногда и по десять зайцев. На них он ставил петли. И, как вспоминал его брат Владимир, любил подшутить.

Тащатся они по тропе с добытыми зайцами, отец забежит вперед, спрячется за пень и потом неожиданно выскочит и заорет, как медведь. Мне, когда уже я стал ездить с ним в тайгу, такие проделки он устраивал регулярно. Но и за своих младших братьев и сестер умел постоять, бывало, что даже укрывал от бича своим телом.

Дядя Кеша, когда на Радуницу мы встретились на кладбище на могиле отца, вспомнил, что в голодные тридцатые годы они с моим отцом и с младшей сестрой Анной собирали на поле колоски. И тут их застукал объездчик и начал хлестать нагайкой. Так мой отец, дядя Кеша называл его браткой, прикрыл его своим телом. Тогда они моего папу принесли домой на руках.

Много позже мне довелось побывать на родине отца в Кимильтее. Я прошел по улице, где когда-то стоял огромный бревенчатый дом, заглянул в огород, где до сих пор темными окнами глядел старый сарай, затем зашел в церковь, где крестили отца, поставил свечу.

Уезжая, мы проехали мимо пруда, на котором отец в детстве, катаясь на коньках, как он рассказывал, не удержался и ударился головой об лед. И я не раз падал на лед, но я-то считал себя спортсменом, играл даже за хоккейную команду, а вот отец после того падения навсегда забыл о коньках, и мне было его по-настоящему жаль. Да и работать он начал гораздо раньше меня, уже в четырнадцать лет был кормильцем огромной семьи, где только детей было одиннадцать человек.

Позже отец уехал в город, даже не уехал – сбежал с заимки. На заимку его отправил отец, то есть мой родной дед Михаил. Надо было кормить разрастающуюся семью, вот и пристроил он моего отца на работы к своему брату. Там, на заимке, вспахивая целину, отец не доглядел, и лошадь поранила ногу. Дядя Алексей кнутом жестоко избил папу. А было в ту пору отцу всего-то шестнадцать лет. И папа, по его словам, не выдержав издевательств, убежал с заимки, уехал в город, вернее в его предместье Жилкино, где началось строительство мясокомбината. Там он устроился разнорабочим, а чуть позже выучился на шофера. Я гордился, что отец может и лошадь запрячь, и огород вспахать, и делать многое-многое другое.

А то, что пахать землю – совсем не простое занятие, я почувствовал на собственном опыте, когда купил в деревне Добролет участок и решил вспахать огород. Сосед одолжил мне лошадь с плугом, но поскольку он был не в состоянии после бани сделать и шагу, предложил мне пахать самостоятельно. В памяти у меня еще осталась картина с отцом, который ловко управлял лошадью на нашем огороде. И я самонадеянно решил: уж если управляю самолетом, то здесь справлюсь наверняка.

Первую борозду я осилил с трудом, а вот параллельной не получилось, лезвие плуга скользнуло в уже проложенную борозду. И так в третью, и в следующую попытку. Вся деревня собралась внизу и смотрела, как летчик порхает вокруг лошади. Намучившись, я попросил вспахать огород соседа, Вячеслава Седловского, пообещав привезти насос-малютку.

Ударили по рукам. Седловский был сослан с Западной Украины и жил на том же Бадан-заводе, с которого приезжала к нам Галя. Был он сыном бандеровца и советскую власть, мягко говоря, недолюбливал. В Добролете у него было самое крепкое хозяйство, впрочем, и другие ссыльнопереселенцы с Западной Украины не бедствовали – у каждого было по нескольку коров, бычков и телок. Держали и поросят. Но отношение к соседям было особенным, следили друг за другом почище любых агентов.

С Седловским мы сошлись на том, что он, оказывается, знал моего отца по работе на Бадан-заводе, где ссыльные и наемные из города заготавливали клепку. Седловский работал подручным у моего отца, и тот частенько привозил ему из города разные инструменты и детали. Я как бы принял эстафету от отца. Седловского привлекало то, что я мог привезти вещи и механизмы, которые днем с огнем было недостать в нашем городе.