Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

А вдруг пронесет и страхи окажутся преувеличенными?

Боречка любил постоянно преувеличивать и делать большие глаза, хотя, как потом оказывалось (совсем как сейчас), все его преувеличения были правдой. Просто Боречка подавал ее всегда так эффектно и с такой небывалой искренностью, что казалось – Бергер опять блажит.

Ему же нравилось удивлять, особенно когда я просил его поберечься и говорил, что он идет по жизни без подстраховки. Боречка затягивался, щурился от удовольствия: да-да, без подстраховки… как канатоходец…

Но надежда все равно была. Тем более что врачи – они же такие дураки и перестраховщики, особенно немецкие. К тому же они не раз спасали нашего Боречку и подымали его буквально из руин. Поэтому и казалось, что эта игра – смерть догоняет, а Боречка опять убежит и спрячется в своем немецком домике – будет продолжаться чуть ли не вечно и все это не по-настоящему, не всерьез.

Притом что он как-то так неубедительно сказал про эти три недели, что можно было подумать – розыгрыш или очередная бергеровская шуточка: Боречка любил шутить над тем, над чем шутить не принято или даже нельзя.

При том был он бесконечно добрым, мягким и даже наивным человеком, хотя и буреломного темперамента – ни в чем не знал удержу, а если входил в раж, остановить его было невозможно. Однажды мы с ним устроили фотосессию на Лычаковском кладбище во Львове. Боречка очень любил это место и скучал по Львову, а умер в Германии....

Боречка – братское сердце, как мы говорили друг другу нежно, братка, немного мне Остапа Бендера напоминал – он же мог бы его легко сыграть, например, в кино. Или в театре. Только озадачен был этот Бендер не поисками сокровищ мадам Грицацуевой, но своей творческой реализацией, за которую переживал больше всего. Даже когда придумал Котю, вписывая фотографическую мордаху своего кота в шедевры мирового искусства, а потом начал делать своих космозиккеров – многодельные скульптурные инсталляции, состоящие из отдельных одноглазых фигурок, стоящих на морской гальке. Похожие на милых инопланетян, они составляли что-то вроде ангельского воинства, несли энергию и свет, а также помогали при медитации.

Боря вообще мог почти все – столько у него было мощных талантов, которые он разбрасывал не менее мощно.

Снимал документальное кино, делал перформансы и скульптуры, графику, шелкографии, плакаты, превосходно писал (но так и не удосужился собрать свои тексты в книгу, хотя постоянно говорил об этом), наконец, был издателем, создавшим мощное, странное и независимое интеллектуальное издательство «Еmergency Еxit», «Запасный выход».

Там Боречка и издавал других, но не себя, устраивал шумные тусовки в «Клубе на Брестской», потом уезжал в Германию, чтобы вернуться, снять большую квартиру на Пресне или на Лубянке, чтобы обрасти там новыми друзьями, которые обязательно должны быть все тут рядом – он же был мгновенно реагирующий, очень веселый и бескорыстный, делал красивые, но незаметные вещи – типа спичечных коробков со своими логотипами, жестяные коробочки для альманаха, каждую публикацию «Запасного выхода» (это ведь он первый придумал издавать самых интересных блогеров из ЖЖ) окружал массой остроумных и совершенно бесполезных вещей, которые затем растворялись в повседневности.

У него все получалось, когда он делал это для других, но сбоило, если для себя. Только семья, которую он бесконечно любил и ценил, не сбоила – жена и боевая подруга Таня Мун, которой он дорожил больше других, дочка Алиса, успехами которой гордился и хвастался, папа Нафтулла, про которого Боря рассказывал байки как про большого восточного мудреца, горячо любимая мама…

Боречка поразительно любил жизнь и как никто боялся смерти. Рассказывал, что, просыпаясь, каждый день в шесть утра молится, чтобы Бог дал ему еще немного пожить, а теперь вот смерть нагнала его и лишила всех страхов.

Когда мы говорили в последний раз, он попросил меня писать из Италии как можно больше и как можно чаще – это его отвлекало от… от умирания? Он не так сказал, немного иначе, немного растерянно или стесняясь ситуации, мол, отвлекаюсь, забываюсь, становится как-то легче. Вот я и строчил, как пулеметчик, думая о том, чтобы принести Боречке хоть толику пользы.

Может, и преувеличивал…

Теперь вот не знаю, как быть – эффект присутствия вызывать незачем, ездить за себя и за того парня больше не нужно, Боречка умер. Последнее сообщение я написал ему из Ассизи, что, мол, у гроба святого Франциска молился, чтобы ты выздоровел, но это сообщение осталось без ответа, и я боялся узнать, что там с ним теперь происходит.

Три недели – это же совсем мало, такой пустяк, даже меньше месяца, так что в голове не укладывалось, не укладывалось да так и не уложилось.

Вот и вчера весь день думал, почему Боря не отвечает – наверное он в больнице, но в больнице люди не только умирают, но и поправляются тоже, значит, все не безнадежно, может быть, не безнадежно и Борька еще нарисуется со своей немного застенчивой и одновременно скептической, кривоватой улыбкой, и все будет так, как раньше.

Потому что идеалист Боря Бергер был весь про будущее, он давал надежду, поддерживал, укреплял как мог, в любую минуту готов был прийти на помощь.

Летом мы договаривались встретиться с ним в Польше, где ставили спектакль или перформанс по его работам, но в последний момент он отменил поездку, уже тогда неважно себя чувствовал.

Так и не встретились. Еще встретимся.