Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

В Болонье сегодня облачно, солнце появилось лишь к обеду. Утихомирился город, успокоился. Даже студенты притихли. Аркады вытягивают из тела слишком много тепла, и в них сквозняки гуляют, конечно. Бродил по окраинам, там галерей меньше. Заходил в магазины. Куртки мерил. Лучше всего у меня получается верхнюю одежду покупать. На рынке увидел, наконец, свежие огурцы. Перестал переживать за Эмилию-Романью. Отпустило.

Иногда на улице здесь накрывает ощущением, что каменная рама города – именно рама для чего-то более существенного и вместительного, чем просто дома, ряды обжитых зданий: для того, что здесь было раньше, но испарилось, или же для ползучего местного простора без границ, уходящего в поля окружающей Болонью заболоченной низменности, способной подменить историю и искусство размахом Паданской долины.

Museo Delle Cere Anatomiche в университетском палаццо Поджи – самый необычный музей восковых фигур, который я видел. Все объекты в нем XVIII века. Но экспонаты Museo Delle Cere Anatomiche интересны не только возрастом, но и спецификацией – это медицинские муляжи, более чем подробно рассказывающие про анатомию человека, ее патологии и всяческие жуткие болезни.

Именно поэтому Museo Delle Cere Anatomiche141 расположен в особняке, на котором написано о медицине и физиологии, рядом находится особняк с зоологическими и ботаническими наклонностями, окруженный ботаническим садом. Отчасти это похоже на район посольств, хотя на самом деле ближе всего этот набор зданий к нашим кафедрам и НИИ. Из-за чего отделы Музея науки бесплатны, но работают только с утра четыре дня в неделю (в пятницу, субботу и воскресенье он закрыт); когда я пришел, в нем сидел дежурный студент, работавший, кажется, над курсовой. Мы с ним немного поговорили. Между стеллажами с экспонатами – открытые двери с рабочими кабинетами ученых.

Наглядные пособия здесь сосредоточены в основной галерее, но открывается экспозиция кунсткамерой, где собраны всевозможные отклонения от нормы. В том числе и аутентичные, не сотворенные барочными умельцами скелеты и черепа, например, сиамских близнецов, гидроцефалов, уродцев, заспиртованных в колбах и похожих на инопланетян. Патологии рук и ног (шестипалые etc.) и прочих органов, вплоть до гигантских пенисов и нечеловеческого вида вагин.

Коллекции этих фрагментов плавно перетекают в основной зал, где отдельные демонстрационные столы посвящены разным частям человеческого тела со всеми внешними и внутренними подробностями. Выглядит весьма натурально и эффектно, хотя отдельные конечности напоминают мясную тушу, разделанную мясником.

Больше всего я зависал над муляжами, показывающими, например, устройство глаза, уха, носа, носоглотки, – эти восковые слепки заполняют отдельный смотровой стол, а также дополнительный стеллаж с артефактами совсем уже огромных размеров.

Потом экспозиция совершает еще один загиб, где акценты сделаны на строении мозга. Извилины и прочий головняк есть и в центральном зале, но здесь предметы XVIII века пополнены современными штучками – тонкими срезами полушарий и КТ. Между стеклянных шкафов висят гравюры и старинные манускрипты по анатомии.

Все это выглядит весьма меланхолично и достаточно отчужденно, из-за чего вызывает любопытство, а не отвращение. Естественнонаучные музеи оставляют меня равнодушным, им я предпочитаю художественные, а в заведения подобного рода почти никогда не хожу, разве что по дружбе или по службе, но тут же совсем иной случай.

Такие институции (как петербургская Кунсткамера или анатомический музей во Флоренции, подробно описанный в одном рассказе Эрве Гибера) для меня оказываются даже не «памятниками научной мысли», но портретами эпистем разных эпох. Чаще всего барочной или классицистической, с ее повышенным вниманием к изучению и описанию устройства мира, ну или же Ренессансной, как во Флоренции, которая просто шагала тогда впереди планеты всей и создала подобный музей (Museo di Storia Naturale – La Specola), если я не ошибаюсь, раньше всех.

Одно дело читать трактаты в хрестоматиях, написанных витиевато и требующих перевода на язык современных понятий, другое – делать этот перевод на «свой» язык автоматически, одним только взглядом.

Кроме того, разница времен (мировоззрений, эпистем, подходов) превращает эти предметы, автоматически облагораживаемые возрастом (даже если это бюст неандертальца или больной девушки, неожиданно похожей на Марину Абрамович), в антикварные раритеты, не лишенные эстетического измерения.