Срок для Бешеного - Виктор Доценко

Погрузившись в свои, мысли, Савелий не заметил, как Варя окончила песню и наступила тишина. На ткнувшись на недоуменный взгляд Вари, он вернулся к действительности.

— Прости, ты что-то спросила?

— Тебе что, не понравилась моя песня?

— Песня великолепна! А еще лучше исполнение! Просто профессиональное! Уж мне-то можешь поверить!.. Однажды даже стал лауреатом международного конкурса! — Савелий вдруг рассмеялся. — Хочешь услышать эту историю?

— Конечно, хочу! — воскликнула бард.

Савелий взял гитару, ласково погладил струны… Как же давно не держал он гитару в руках? Тихо, ненавязчиво перебирая струны, Савелий, немного помолчав, начал свой рассказ:

— Давно это было: лет… впрочем, неважно когда… Из Атлантики шли мы тогда домой. — Его рассказ ложился на музыку, и казалось, что это заранее приготовленная композиция. Варя с восторгом покачала головой. — Восемь месяцев в море… лазурного цвета… Уставшие, нервные, надоевшие до смерти друг другу, но… довольные: план перевыполнили, скоро земля… Что еще нужно?! И вдруг… ох, это «вдруг»!.. И вдруг случилась поломка в пути!.. Порт же ближайший — Кейптаун!.. Запросились в гости, получили «добро» и туда… Поломка пустяшная, но дня три-четыре — отдай!.. Управились за два, и приз — выходной!.. А мне, как назло, у причала дежурить… Савелий вырвал несколько грустных аккордов.

— Все — на берег, а я с гитарой на пирс… Сижу я на кнехте — по струнам бренчу… — Он вдруг заиграл мелодию «Подмосковные вечера». — Смотрю, стали люди вокруг собираться: все больше и больше… Песню свою я допел, а тут парень какой-то мою подхватил эстафету… — Савелий заиграл какой-то ритмичный незнакомый мотив. — Соревнование, что ли?.. Я ж заводной: нужно марку держать и не ронять матроса русского честь… — Он снова ударил по струнам и запел песню на стихи Есенина «Ты жива еще, моя старушка…». — А после — другой подхватил… Едва он закончил, я продолжил свою. — Савелий рванул струны и очень похоже запел под Высоцкого его песню «Охота на волков». — Потом еще кто-то, и снова я. — Он начинал играть то одну мелодию, то другую. — Так мы и пели, подгоняя друг друга… Чего только я им не напел… Гляжу, запас мой вроде кончается, а повторяться не хочется! Вдруг обнаружат… А народу скопилось, что на той демонстрации… Аплодируют все!.. Спел я, не помню по счету какую песню, да нет охотников больше… Никто не подхватил!.. Я отвесил поклон, рукой помахал и к трапу пошел… Догоняют трое меня… улыбаются, что-то по-своему лопочут, а я ни в зуб ногой! Думал, еще просят спеть, и гитару вновь приготовил… К счастью, дежурный помощник… бравый наш офицер… появился… побледнел, заметив скопленье у трапа… Я докладываю… Он же на всех языках говорил: к тем троим обратился и… давай хохотать… Смех его толпа подхватила… А он мне и поясняет, что конкурс песни в порту проходит… раз в полгода проводят они… Я участником оказался, и жюри присудило мне самый главный приз — «Ладью янтарную» и бочонок гавайского рома… Думал — шутка, ай нет — вручают и то и другое… и просят песню исполнить, что мне по душе. Подумал и снова запел «Подмосковные вечера»… Ром мы, конечно, распили, а «Ладья» до сих пор у меня…

Савелий неожиданно ударил по гитаре, нахмурился, налил полный стакан настойки и выпил залпом ладна.

— Счастливый ты, — как бы не заметив его нервного всплеска, задумчиво произнесла Варя. — Столько видел, в стольких местах побывал…

— Счастливый? — Он горько усмехнулся. — Не пожелаю никому такого счастья…

— Случилось что-нибудь? — Она с искренней тревогой и заботой посмотрела ему в глаза.

Савелий не ответил, однако не — выдержал ее взгляда, отвернулся, снова налил настойки и снова выпил залпом. Сейчас, когда прошло столько времени и когда с ним столько всего приключилось, ему легче стало разбираться во многом. Да он, как ему казалось, разобрался и винил только себя самого. И в новую историю ни сам не хотел попадать, ни кого-то втягивать не собирался. После всех этих раздумий Савелий пробовал найти повод, чтобы к чему-нибудь придраться или нахамить — в общем, создать ситуацию, при которой Варе стало бы противно общаться с ним… Однако ничего не получалось, и он стал накачивать себя алкоголем «для храбрости»…

Ему и самому было противно то, что он задумал, но иного выхода не видел. Хмуро ухмыльнувшись, он поднял на нее глаза и неожиданно пьяно бросил:

— Что, не выдержала? Ждала, ждала, когда этот неблагодарный, которого спасла от неминуемой смерти… кормит, поит, одевает которого… когда он расколется наконец?. А он молчит и молчит! Молчит и молчит!..

Поднявшись со стула. Варя посмотрела на Савелия глазами, полными слез, и тихо прошептала:

— Зачем ты, Савелий… так-то? — И медленно вышла из комнаты,

Савелий и сам себе не мог признаться, объяснить, почему он решил так обидеть эту удивительную женщину, но остановиться уже не мог. Не мог, да и не хотел… «Все правильно!.. Ишь, не понравилось! Вскочила, ушла!..» Он заводил сам себя, но на душе было мерзко и муторно. «Ну и пусть!.. Пусть!.. Самый момент прервать все это. Погостил и будет!.. Хорошего помаленьку!» Он порылся в карманах и вытащил карту Угрюмого…

Теперь, когда он с Варей столько поколесил по тайге, в ней стало все понятным. Ну что? Отважится он наконец или нет? Он хлебнул еще настойки, поковырял вилкой в салате и решительно поднялся из-за стола, накидал в рюкзак хлеба, соли и всего, что можно было взять со стола… Затем сунул в карман свою финку, быстро оделся. Нет, просто так он не может уйти! Не может!.. Савелий вырвал листок из тетради и быстро набросал:

«Милая Варюша! От всего сердца благодарю Вас за все, что Вы для меня сделали! В ближайшее время верну все, что задолжал! Спасибо за неповторимый день рождения! Я никогда не забуду его! Ухожу потому, что так надо!.. Мне трудно, невыносимо трудно жить среди людей!.. Простите меня и… прощайте! Всегда буду помнить о Вас! Савелий».

Прислонив листок с посланием к графину, он торопливо, словно боясь передумать, собрался, закинул рюкзак за плечи, подхватил карабин — подарок Вари — и быстро вышел из дома.

У крыльца встретил радостно повизгивающего Мишку, который был уверен, что они снова идут в тайгу. Савелий обнял его мохнатую голову, прижался к ней щекой, теребя пса "за ухом, потом резко выпрямился и сердито бросил, чуть приоткрыв дверь в дом:

— Домой! Домой!

Ничего не понимающий пес недоуменно и обиженно смотрел на Савелия, продолжая несколько виновато махать хвостом и не торопясь выполнять приказание. Своим видом он как бы говорил: «Чем я провинился? Скажи мне? Я не чувствую за собой никакой вины!..»

И Савелий не выдержал: присел рядом и снова обхватил его морду руками.

— Пойми, Мишка, так нужно! Мне нужно уйти! Нужно! Ради Вари, ради себя… Не могу я остаться с ней! Не могу! Не имею права! Не сердись, дружочек мой!.. Не могу! Неужели непонятно?.. Береги Варю, слышишь? Береги!.. Все! — Он подтолкнул Мишку к двери. — Домой! — Тот нехотя подчинился, и Савелий сразу закрыл за ним дверь.

Обиженный пес уселся перед закрытой дверью на задние лапы и не мигая смотрел на нее. И если бы он мог говорить, то, вполне вероятно, сказал бы примерно следующее: «Какие же странные и непонятные эти люди: сами создают себе сложности и сами потом преодолевают их…» Так бы сказал Мишка, если бы умел говорить, но сейчас, словно почувствовав, что случилось нечто непоправимое и Савелий ушел навсегда, Мишка неожиданно поднял морду кверху и негромко, но тоскливо завыл…