Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

1. Насколько надежны наши информаторы в столице? Для такой операции нужны по крайней мере два независимых подтверждения о президентском полете, поскольку передвижной радар легко засечь. Следовательно, права на ошибку нет.

2. Где гарантия того, что пилоты поверят сигналу радара, а не своим собственным глазам? Обычно они держат в поле зрения береговую линию. Следовательно, операция может быть успешной только в случае ночного полета.

3. Как мы собираемся рассчитать местонахождение передвижного радара? Оно должно быть таковым, чтобы самолет не упал на территории ЮАР. К тому же сигнал должен быть мощнее сигнала, исходящего из радара аэропорта. Следовательно, требуется очень точный расчет.

Последний пункт смущал меня более всего. Кто в нашем лагере способен сделать такие расчеты? Впрочем, майор Торп меня утешил: этот пункт он с коллегами возьмет на себя.

Потом мы с ним молча обедали, выпили по стакану пива, он скомкал листок с вопросами, положил в пепельницу, поджег. Расплатился, встал, ушел. Вечером я вернулся в лагерь.

По документам выходило, что я – гражданин Королевства Дания Георг Даниэльсен, бизнесмен, владелец мебельной фабрики, изучаю рынок ценных пород дерева.

В Мукумбуре я поселился в отеле «Маритиму», единственном более или менее приличном на фоне всеобщей разрухи. Отель на набережной, окна номера глядят на океан.

Три дня без войны. Я, в полном соответствии со шпионской легендой, ходил по мебельным магазинам и фабрикам. Рассматривал, приценивался, расспрашивал продавцов и хозяев – все сплошь индусов, они держали торговлю в стране. Сперва я немало удивлялся странному изобилию всевозможных кроватей, секретеров, тумбочек, кресел… Кто все это покупает в этой нищей, голодной стране? Потом успокоился: коли есть предложение, значит, есть и спрос. А как иначе?

Мне казалось, что легенду свою я отработал на все сто, если не на двести. За эти три дня я превосходно научился различать породы местной древесины: и шоколадно-фиолетовый палисандр, и розоватые жамбир с макарангой, и лимонную кесарию, и красную стромбосию, и желтую хлорофору…

Сажусь за столик, заказываю жареные креветки и бутылку vinho verde. Солнце ушло за угол, на веранде – тень и прохлада. Пустынный пляж, вяло плещется коричневатая прибрежная вода. Завтра вечером я сяду в самолет и полечу в столицу. Лету меньше двух часов: не успеешь подняться – уже на посадку.

Но главное – время полета. Он пройдет в темноте, так что я смогу посмотреть, что и как, и, если получится, поболтать с летчиками.

На другом конце веранды оживление. Я увидел ее сразу: она была в форме местной авиакомпании – розовая блузка и темно-коричневая юбка. Она пристроила свой чемодан на колесах у парапета, помахала кому-то рукой. Появились еще две девушки, тоже в форме. Стюардессы. Видимо, только что прилетели с рейсом, приехали в отель и сразу обедать.

Она обернулась, увидела меня (а кого еще? – на веранде я один). А я вдруг взял и помахал ей рукой. Улыбнулась, помахала в ответ. Села за столик. Лицом ко мне, ко мне! Подруги следом, к счастью, не заслонив ее от моего взгляда.

Официант принес креветки, салат и вино. Поднимаю бокал, показывая, что пью за нее. Смеется – белые зубы сверкнули из полутьмы. Подруги оборачиваются, улыбаюсь им тоже.

Ем и почти не отрываясь смотрю на нее. Она – душа этой маленькой компании, говорит не переставая, они гортанно смеются. Потом я напрягся – к ним подходит высокий человек в форме пилота, белый. Кладет руку на ее плечо – непринужденно, запросто. Я чуть не вскакиваю. Он что-то говорит ей, уходит. Отворачиваюсь, гляжу на воду. Сердце стучит. Этак просто – я ведь почти и не видел ее, так издалека, но уже влюблен, что называется, по уши. «Воображенье дорисует остальное…»

Зову официанта, прошу принести три мороженых «тем сеньорам».

Жду. Приносит. Восторг.

Не могу открыть дверцу «уазика», пытаюсь сдвинуть ручку вниз, и никак. Сердце колотится, – кажется, впервые в жизни я испытываю дикий, животный страх. Этот чертов Лигорио либо заснул, либо мертв – ни звука, ни шевеления. Обегаю машину с другой стороны, открываю – в нос запах дерьма: на водительском месте сидит Лигорио, сидит слишком неподвижно для живого. На ближней ко мне его щеке что-то темнеет. Трогаю – дырка от пули. И вонь.

Простоту смерти всегда портит какая-нибудь дрянь вроде дефекации. (Это я адресую романтикам некрофилии.)

Рывком открываю дверцу, выталкиваю труп наружу. Сползает. Беру под мертвы рученьки, оттаскиваю в сторону.

Вроде затишье, стрельба смолкла, двигатель заводить нельзя – будут стрелять на звук. Локтем выдавливаю остатки лобового стекла. Знать бы, где кто? Где свои, где враг? Впереди полощется пламя пожара, сзади темень, ничего, кроме темени. Ужас сгущается, я чувствую, что сейчас сблюю. Только не это, только не это.

Справа мелькнула тень, я сжимаюсь, пригибаюсь, ложусь на сиденье.

– Команданте, команданте… – хриплый голос сверху. Свои.

– Отходим назад, назад, – ору шепотом.

Острый луч мощного фонаря шарит по поляне, где я. Натыкается на машину. Я тут же валюсь из нее прочь и ползу, ползу. Сзади разрыв гранаты – вовремя я, вовремя! Справа и слева – топот ног. Свои? Чужие?

Видели бы вы меня наутро: рожа – сплошной кровоподтек, узор из слившихся в одну глубоких царапин. Руки, грудь, живот, ляжки – в порезах, все гноится, все нарывает. Но жив. Отряд разгромлен, но я-то жив.

Месть Мботы была изуверской. Изуверской вдвойне. Не только по отношению к крестьянам. Ко мне тоже. Но к чертям арифметику.

Мальчики, которых я когда-то привел в лагерь, за полгода возмужали и окрепли на партизанских хлебах. К той дюжине постепенно прибавилось еще два десятка из разгромленных войной деревень. Они жили в отдельной палатке на краю лагеря, а потом Мбота забрал их в свой лагерь. Поначалу я навещал их, пытался разговаривать, но вполне безуспешно: они почти не говорили по-португальски, а я не мог и трех слов связать ни на одном из местных наречий.

Жинито был единственный, с кем я успел сойтись, хотя и не подружиться. Причем при обстоятельствах весьма примечательных.

Тогда я со своим отрядом вернулся на отдых. Как-то утром я бродил по лагерю в поисках Роберту. Должно быть, он где-то играл в карты, он был азартен, негритянский мачо. И он меня избегал.

Понятно, что во время рейдов он избегать меня не мог, но в лагере во время отдыха Роберту исчезал. Под разными предлогами. Это было против всякой субординации, но я ему прощал. Не думайте, я отнюдь не был в него влюблен, но при виде его обтянутой камуфляжем попки, признаюсь, испытывал известный дискомфорт – у меня вставал сразу. Я сознавал, что выгляжу похотливым козлом, только и мечтающим засунуть куда ни попадя свой зудящий елдак, но ничего поделать не мог. Его запах! Этот чудный, таинственный негритянский запах!.. До сих пор в Москве, встречаясь на улице с негром, я пытаюсь пройти как можно ближе, жадно впитываю ноздрями клубящийся кругом него воздух.