Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

время первого штурма, не собирается этого делать и далее. Степняки снова рубят лес, чтобы завалить ров. Но идти на штурм крепости, имея в тылу таких союзников, как готы, вряд ли отважатся.

– Когда ты сумел это выпытать? – изумился трибун. – И главное, как? Ты ведь языка не знаешь.

– У сарматов много слов, схожих с антскими, – пояснил Овдий. – В моей когорте в Константинополе служило несколько выходцев из этого края. Хорошие солдаты, только пили много, а когда напивались, песни пели протяжные, грустные. И плакали, вспоминая свои зеленые леса да полноводные реки.

Германик кивком головы дал понять франку, что тот свободен, но Овдий не двинулся с места.

– Чего еще? Есть что сказать? – удивленно осведомился командир.

– Да, – Овдий внезапно заговорил твердо и уверенно. – Клянусь Вотаном, сарматы выпустят всех, кто в крепости. Лошадей, конечно, не дадут, но провиантом снабдят.

– Надеюсь, – осторожно сказал трибун. – Но чего тебе надо?

– Позволь мне остаться с сарматами! Азарион возьмет меня в телохранители, лошадь подарит. Я себе наложницу в набеге возьму, может, даже две… А если останусь с тобой…

Германик понял все правильно. По законам Империи за убийство римлянина Овдию полагалась повешение. Как вшивому рабу. И франк совершенно справедливо полагал, что рано или поздно римский офицер совершит правосудие.

– Я подумаю, – коротко бросил командир. – Свободен, солдат…

Трибуну долго мешала заснуть полная луна… Истосковавшемуся по плотской ласке молодому мужчине ее свет неожиданно напомнил цвет тела одной полуобнаженной римлянки из столичной бани-лутры.

– Интересно, моя Елена тоже смотрит на полную луну? – уже засыпая, Константин Германик вдруг вспомнил о жене.

Но приснилась ему не жена. Приснилась готская принцесса Ульрика, ее маленькие груди с большими темно-коричневыми сосками. Он и Ульрика возлегли на широкое ложе и предались страсти, как вдруг конец длинного покрывала занялся огнем. Кажется, Ульрика что-то вскричала, Константин попытался сбить пламя, но оно охватило все ложе. Запахло гарью…

– Вставай, трибун! Это надо видеть! – Германик не успел досмотреть вещий сон. Его бесцеремонно разбудил проклятый грек.

– Чего тебе?! – не открывая глаз, командир пошарил правой рукой в поисках загривка верного пса. Того рядом не было, и офицер мгновенно проснулся.

– Где Цербер? Чего орешь, как раб под батогом?!

– Пес у ворот. За воротами – Смила с подмогой, – почти правильно, по-военному доложил Эллий Аттик.

Трибун вскочил с места импровизированной ночевки. Навстречу с громким лаем примчался Цербер.

– Спасибо, уже знаю, – бросил псу хозяин, поторапливая Эллия Аттика, который помогал одевать броню.

Германик поднялся на стену. Взгляду его открылась невыносимо прекрасная картина. Из лесу к Юрьевой горе подходил большой отряд антов. Пехота в броне с красными щитами. Много лучников с большими луками.

Сарматы поспешно снимались лагерем и уходили в степь. Им никто не препятствовал. Готам же отступать было некуда: они сами загнали себя в ловушку. Позади и по бокам болото, которое и шустрый заяц не проскочит. Оставалась одна дорога вперед, но там уже, выставив длинные копья, стояла антская фаланга, укрытая щитами.

Возле самой крепости на той стороне рва, перед разрушенным мостом, трибун заметил белую женскую фигурку. Смила! Размахивая руками, антка что-то радостно выкрикивала, адресуясь вовсе не к римлянину, нет. Разумеется, к своим белокурым мальчишкам, которые стояли рядом с трибуном, приплясывая от счастья встречи с мамой.

– В крепости я нашел несколько длинных бревен, – к командиру подошел фракиец Тирас. – Жду приказа.

Германик кивнул. Затем зычно гаркнул:

– Всем слушать меня! Антам! Ворота открыть! Римлянам! Перебросить бревна через ров!

Вскоре по импровизированному мостику в крепостное укрепление не вбежала, но буквально влетела Смила. Схватила мальчишек, закружила в воздухе. Кажется, она плакала.

Трибун отвернулся, чтобы не стать свидетелем слабости правительницы. Но женщина, быстро совладев с переполнявшими ее чувствами, с достоинством подошла к нему.

– Спасибо, что спас детей.

– Я выполнял приказ императора Валента, – уклончиво ответил римский офицер.

Откровенно говоря, во время трехдневной осады судьба сыновей Смилы, как, впрочем, и всех антских мальчишек, его волновала меньше всего.

Смиле это знать было ни к чему, трибун мгновенно переключился на более важную тему:

– Почему сарматам дали уйти беспрепятственно? Что с готами?

Правительница пожала плечами.

– С сарматами у нас войны нет. Напал какой-то безвестный род, перекати-поле, как говорят у нас. Позарились на легкую добычу. Пусть уходят. А готов «закрыл» Калигаст, мой двоюродный брат. Он сейчас в поле, ждет возвращения переговорщиков.

– Переговорщиков? – несказанно удивился Константин Германик. – У вас же война с готами! Лагерь противника надо уничтожить!

– Потеряем много своих, а главное, потерям время, – просто объяснила Смила. – Князь Бож приказал взять сокровища Доброгаста и, оставив на Юрьевой горе сильную залогу, немедленно возвращаться. Война только началась, каждый боец в цене. А вот и Калигаст с вестями! Давай его выслушаем!

К ним подошел высокий русоволосый ант. Глаза синие, взгляд открытый, требовательный. Лицо не округлое, но чуть вытянутое, с тонкими чертами. Нос аристократический, чувственные губы. Борода и усы недавно подстрижены.

Соответствовало облику выходца из княжеского рода и вооружение. Над длинной пехотной кольчугой тускло взблескивал бронзовый нагрудник. Поверх брони – алый плащ, как у всех антов скрепленный не с левой, а с правой стороны золотой пальчатой фибулой.

Калигаст приветливо кивнул трибуну. С любопытством, но, одновременно учтиво разглядывая римлянина, произнес несколько слов.

– Он приветствует тебя, говорит, что много наслышан, – перевела Смила. От себя добавила: – Я всю дорогу непрерывно рассказывала о тебе и посылала молитвы твоим и моим богам, чтобы ты спас сыновей.

– Безусловно, твои молитвы вошли богу в уши, – нетерпеливо ответил Германик. – Но что вы будете делать с готами?

С этими словами трибун выразительно показал рукой в том направлении, где далеко за частоколом находился лагерь противника.

Калигаст понял без перевода. Что-то сообщил Смиле. Та, внимательно посмотрев на римского офицера, неохотно произнесла:

– Нас в несколько раз больше. Отдать приказ штурмовать готское укрепление можно в любой момент. Но готы – храбрые и упорные бойцы, они будут драться с упорством обреченных. Мы потеряем многих и многих. На осаду же времени нет.

– Что предлагаешь? – нетерпеливо спросил Константин Германик. Нерешительность антских военачальников начала его раздражать.

– Дело не в том, что предлагаю я или Калигаст, предлагают готы. Они выдвинули странные условия сдачи. Их главный, по имени Атаульф, хочет встретиться лично с тобой, римлянин.

– Ты ничего не перепутала? – опешил от неожиданности трибун.

Смила красноречиво промолчала. Заговорил Калигаст. Антка перевела:

– Ты лично знаком с главным офицером готов?

– Мы встретились в Ольвии, еще до войны, – пожал плечами Константин Германик. – Не вижу причин это скрывать.

– Вы стали друзьями? – быстро уточнила правительница.

– Нет. Он