Лихо. Медь и мёд - Яна Лехчина

вполуха. Любуясь горами, он продолжал мысленно рассуждать.

Мал рассказывал, что несколько лет назад к замку Горестного двора прилетала госпожа Кажимера – желала помириться с Грацеком и узнать у Кетевы то, что помогло бы ей в интригах против стоегостских бояр. Но её даже на порог не пустили.

«Понимаешь, да? – спросил тогда Мал у Юргена. – Это было унижение для неё, но она его снесла. Кажимера, конечно, та ещё жестокая сука, но я не думаю, что она хочет раздора. И я не верю, что это она довела Кетеву до помешательства – скорее та сама запуталась в паутине собственного разума, и если бы Кажимера могла это исправить, она бы исправила. Слишком глупый ход для такой осторожной женщины: взять и ни с чего рассориться с главой целого двора. Она всегда желала, чтобы Грацек был на её стороне».

Потом Мал сказал, что в несчастье Кетевы не было ничего удивительного – недаром многие великие чародеи не заводили детей. Если отдавать чародейству всё – молодость, силы, знания, здоровье, – рано или поздно оно, жадное, потребует плату весомее – родной кровью. Во времена, когда колдуны ещё свободно жили в Вольных господарствах – целыми чародейскими городами, – часто случалось так, что отпрыск становился для могущественного родителя причиной гибели или чудовищного разочарования. Да и с назваными детьми не всё бывало гладко, но не так пугающе-неизбежно, как с родными. Говорят, даже господин Вепхо – и тот считал Грацека никудышным преемником.

«А вот Авро, – говорил Мал, – один из немногих, кто сумел избежать этого рока. Что с него взять? Иногда кажется, что для него весь мир – игра, и он ей наслаждается. Я знаю, что где-то в Савайаре у него есть взрослая дочь и внуки. Но его дочь – не чародейка и живёт спокойной сытой жизнью».

Юргена удивляло, что игриво-добродушный пан Авро из рассказов Мала и кожаное многоликое чудище, растерзавшее ученицу Нимхе, – один и тот же человек. Но Мал только хмыкнул. «Да ладно прям. Кажимера даёт мудрые советы господарю и опекает своих учениц, как строгая, но справедливая мать-настоятельница, и это не помешало ей задушить Олейю и неизвестно ещё скольким людям. А Йовар ворчливо заботится о своих учениках и души в тебе не чает – надо ли говорить, сколько грязи сделал Йовар?.. Одно не исключает другого. Они многогранны, эти люди, и то, что они делают зло, не значит, что они не способны на хорошее».

Наверное, не значило. Но сейчас у Юргена внутри тоскливо тянуло – он напоминал себе, сколько добра сделал для него Йовар, и всё равно осознавал: так, как раньше, уже не будет. Образ, который он старательно поддерживал ещё со дня расправы над Чеславом, лопался, как перегретое стекло. Юрген отправился в путешествие, чтобы доказать всем, что Йовар не создавал чудовище, – а узнал, что тот способен на вещи и похуже.

Так, может, лучше бы и создал.

– …и что прикажешь делать… Я сейчас плохо чувствую тело кошки, и я не готова согласиться на такой опасный путь… лапа даже в нём подкашивается…

– Чарна. – Юрген со вздохом сел ровнее, раскрыл глаза. – Успокойся. Я донесу тебя до замка.

– Нагруженный мешками? – Чарна сощурилась. – Не вздумай, ты меня уронишь.

– Не нагруженный. И не уроню.

Солнце клонилось к закату – устало скользило над горами, окрашивая слоистую породу в малиновый и золотой. Юрген понимал, что им нужно пересечь ущелье до того, как стемнеет, – поэтому, слегка отдохнув, сказал Чарне перекинуться. После дней, проведённых у Мала и Ацхик, Чарна могла путешествовать в теле кошки, но надолго её не хватало – как и на то, чтобы переброситься с вещами.

Сейчас Юрген ощупал загривок Чарны – та шипела, если ей было неприятно, – и нашёл место, где хватка приносила ей меньше боли. Оборотившись с мешками, он осторожно подхватил Чарну за шкирку и упруго потрусил на собачьих лапах. Чарна свернулась, как котёнок, и замерла.

Тропа змеилась между горным склоном и ущельем – Юрген шёл, и камни катились между его лап, ссыпались вниз. Во тьму, где жило эхо, – стук множился и многократно отдавался, но Юрген не испытывал страха. Сейчас он доверял своему оборотничьему телу больше, чем человеческому. Он бережно нёс Чарну, поглядывая на приближающуюся твердыню, – сбоку сочленение замка с горой казалось ещё сказочнее. Точно из камня рвался другой камень, а горы сдерживали замок и не давали ему свободы.

Перед воротами была площадка – она выступала над ущельем, как оббитый нос ладьи. Юрген выпустил Чарну, перекинулся – и только тут понял, до чего был напряжён; руки и ноги подрагивали от натуги. Он выпустил все наплечные мешки и дал себе время отдышаться.

– Эй. – Голос Чарны звучал хрипло. Она тоже оборотилась и теперь подковыляла к нему со спины, потирая шею. – Спасибо.

Она легонько коснулась его между лопаток.

– Всегда пожалуйста. – Юрген потянулся, разминая плечи.

Он смотрел на замок снизу вверх. Закатный свет дробился о башни и рассеивался розовыми солнечными мушками. Кованые ворота оплетал выпуклый рисунок – крылатый змей с семью железными головами, – и когда Юрген шагнул к воротам, головы приподнялись и резко повернулись в его сторону.

– Ого. – Юрген остановился. – Здравствуйте?

Прочистил горло. Начал вежливо.

– Мы из Дикого дво…

– Перестань, – фыркнула Чарна. – Перед домом Кажимеры также расшаркивался, пока не догадался толкнуть дверь. Идём уже.

Она уверенно зашагала вперёд, припадая на повреждённую ногу.

В глазах змей загорелись огни.

– Стой! – рявкнул Юрген предупредительно.

Он сорвался с места. Ухватил Чарну повыше локтя.

Чарна обернулась.

– Что ты…

Змеи со скрежетом открыли рты и – все семь – выдохнули пламя.

Юрген отдёрнул Чарну в последний миг. Он притянул её к себе, и огненные языки едва не коснулись её взметнувшихся волос.

– Ты совсем сдурела? – зашипел он, когда пламя потухло. Он выпустил Чарну и тут же пожалел об этом: получилось слишком стремительно – будто оттолкнул.

Чарна покачнулась и чуть не упала. Промямлила:

– Извини.

– Извини? – Юрген заиграл желваками. – Ты к чародею Драга Ложи приходишь или к соседскому парню?

Ему захотелось сказать ей – как на духу, – что он устал от её вечных перепадов настроения, что ему тошно смотреть на её кислое лицо и терпеть разговоры, когда вдруг она – ни с того ни с сего – начинала добродушничать. Что ему невыносимо раз за разом пропускать её колкие замечания мимо ушей, и, в конце концов, это из-за неё он шёл медленнее, чем мог бы, и целую неделю просидел на одном месте.

Но Юрген шумно выдохнул –