"Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - Дэвид Хоффман

Через день после передачи меморандума Яковлева, 26 февраля 1987 года, Советский Союз провёл свой первый после 1985 года ядерный взрыв в туннеле № 130 на Семипалатинском полигоне в Казахстане. К моменту выступления перед Политбюро в тот день Горбачёв уже переварил аргумент Яковлева. «Если мы развяжем пакет и согласимся сократить тысячу самых мощных ракет, это будет важнейшим шагом, который произведёт впечатление на внешний мир, на общественное мнение», — сказал он.

Двадцать восьмого февраля он сделал заявление: «Советский Союз предлагает, чтобы вопросы по ракетам средней дальности в Европе были отделены от пакета и чтобы по этому вопросу было заключено отдельное соглашение, и без промедления». Рейган отнёсся к новости осторожно. Это была его первая встреча с журналистами в пресс-зале Белого дома за два месяца — с момента, как стало известно о передаче иранских денег «контрас».

***

Ракета «Пионер» несла три боеголовки мощностью 150 килотонн, с независимой системой наведения каждая. Она считалась ракетой средней дальности: «Пионер» летел значительно дальше, чем ракеты, предназначенные для использования непосредственно на поле боя, но ближе, чем гигантские ракеты, способные пересекать океаны. «Пионер» был современной, мобильной ракетой, которую перевозили на огромных шестиосных машинах; на них ракету можно было поддерживать в постоянной боевой готовности и даже запускать её. С 1978 по 1986 год было размещено 411 комплексов «Пионер», в том числе новая модель с повышенной точностью и дальностью, созданная в 1980 году. Однако это стало причиной и ужасной проблемы, которую советское руководство не смогло предугадать. «Советское руководство в то время не смогло принять во внимание возможную реакцию западных стран, — вспоминал Горбачёв. — Я бы даже пошёл дальше и охарактеризовал это как непростительную авантюру, предпринятую предыдущим советским руководством под давлением военно-промышленного комплекса». Ответ НАТО — «Першинги-2» и крылатые ракеты наземного базирования — стали, по выражению Горбачёва, «пистолетом у нашего виска… Не говоря уже о заоблачных и неоправданных затратах на разработку, производство и обслуживание РС-20 — средствах, проглоченных ненасытным молохом военно-промышленного комплекса».[556]

Катаев, долго работавший в ракетных конструкторских бюро, знал, как советские руководители впали в эту ошибку. Разъезжая по огромному архипелагу фабрик, военных баз и институтов, которые были в его ведении, Катаев повсюду видел излишки. Ракеты выпускались потому, что конструкторским бюро и заводам нужно было держать производственные линии действующими, а не потому, что военные испытывали в них потребность. Он вспоминал встречу с директорами двух заводов, производивших ракеты для запуска с подводных лодок. Когда он предположил, что они тратят деньги на ненужное оружие, директора возразили: «Дали заказ на ракеты, включили в план, дали средства, вот мы и делаем. А то, как потом используют эти ракеты — не наша проблема».

Хуже всего дела обстояли на флоте. Катаев подсчитал что на одну стартовую ракетную шахту подводной лодки в СССР приходилось в среднем от 4 до 8 ракет, в сравнении с 1,2–1,3 в других странах. «Множество морских ракет в Советском Союзе хранилось в плохих условиях, снижающих боевую надёжность оружия», — писал Катаев. Он совершил трёхдневное путешествие на подводной лодке «Акула» («Проект 941») — огромном корабле с двумя прочными корпусами, переносившем двадцать ракет на твёрдом топливе, способных преодолеть больше 9600 км. Он наблюдал, как команда корабля запустила четыре таких ракеты на полигоне на Камчатке. Катаев обратился к главному конструктору «Акулы» Сергею Ковалёву:

— Сергей Никитич, улетели четыре ракеты. Это по стоимости примерно жилой дом на двести квартир. Зачем вам это нужно? — спросил Катаев.

Ковалёв ответил, что это было просто тренировочное задание, но признал, что в момент, когда ракета покидала шахту, по его части всё кончалось. Смысл испытания был в том, чтобы потренироваться в подготовке к запуску. Катаев сказал, что наполненная бетоном учебная ракета могла бы выполнить ту же роль, морякам было бы всё равно. Ковалёв, по воспоминаниям Катаева о той беседе, ответил:

— Действительно, почему бы не из бетона? Как-то и мысль не приходила, ракет всегда было достаточно. А эту новую твёрдотопливную ракету для учёбы морячков использовать, конечно, дороговато.

С тех пор они начали использовать для обучения ракеты, залитые бетоном.

Катаев, человек точный и аккуратный, любил составлять списки и диаграммы. Его блокноты заполнены ими, ровным почерком, часто с пояснениями и рисунками. В своих записях он видел доказательство того, что в производстве ракет есть излишки. Он отнёс диаграммы начальству. Он заклинал Зайкова: у СССР больше ракет, чем нужно. Перепроизводство ракет не повышало безопасность страны; скорее, как в случае с «Пионерами», оно заводило в «опасный стратегический тупик». Но Катаев знал, что его сомнения не разделяли ни генералы, ни конструкторы ракет. «Пионеры» были новейшей советской разработкой, они были основаны на самых передовых технологиях, у них впереди было 20–30 лет службы — и всех участников этого процесса предложение пожертвовать ими приводило в смятение. Катаев вспоминал одно особенно эмоциональное совещание в 1985 году, на котором обсуждали сокращение ядерных арсеналов. Там звучали крики: «Саботаж!», «Пятая колонна!» и «Вспомните Хрущёва!» (намёк на Карибский кризис и фиаско СССР). «Я пытался безуспешно притушить эмоции техническими доводами в пользу сокращения ракет», — вспоминал Катаев. После бурного совещания он остался в зале заседаний с одним из заместителей Ахромеева. Катаев пытался обосновать свою точку зрения. «Незаметно для всех, — сказал он, — пришло время, когда накопление ядерных вооружений переросло свой безопасный уровень и зашло в зону, где оно — наше оружие и американское — стало не средством сдерживания, а средством повышенной опасности — прежде всего для Советского Союза, а не для американцев. Никто у нас об этом не задумывался! Считали: чем больше ракет, тем лучше. Это нам, а не Рейгану, нужно уходить от опасности». Они говорили до полуночи. Катаев вспоминал, что хотя кабинет Ахромеева находился по соседству, тот так и не зашёл в зал.[557]

Если бы Ахромеев слышал эту дискуссию, то, наверное, испытал бы смешанные чувства. Ему отвратительно было думать, что они отправят на свалку оружие, производство которого обошлось так дорого. Но он был предан Горбачёву и, что ещё более важно, понимал, каким безрассудством было нацеливать «Пионеры» на Западную Европу. Черняев заключил: «Как военный человек, он понимал прямую опасность для нас со стороны “Першингов-2” и всегда считал глупостью политическое решение об СС-20 {SS-20 — кодовое наименование ракет «Пионер», принятое в НАТО. — Прим. пер.}, направленных против американских союзников по НАТО. “Локальной ядерной войны” быть не могло по определению».[558] Но другие военные руководители были не столь дальновидны. «Предстояла ещё трудная борьба Горбачёва со своими генералами, — писал Черняев. — Долго их пришлось убеждать в необходимости убрать СС-20 из Европы».