Казанова - Елена Морозова

Наступил период затишья. Но вскоре Казанова вынужден был покинуть Дукс и перебраться в Брукс. На этот раз он бежал не от злобного мажордома и его клевретов, а от гнева нескольких разъяренных мамаш городка, обвинивших его в соблазнении и растлении их малолетних дочерей. Сейчас уже невозможно определить, сделали ли из престарелого Казановы козла отпущения за чужие шалости или же старец, вспомнив молодость, действительно обольстил нескольких несмышленых крестьяночек. Жители городка привыкли, что летом, особенно в погожие дни, высокий сварливый старик в старомодном, плохо напудренном парике и кафтане с некогда золотым, а теперь потускневшим и почерневшим шитьем выходил погулять и, бродя по кривым улочкам, непременно заглядывался на всех проходящих мимо девушек, а иногда даже, видимо, когда его не одолевал ревматизм, пытался схватить их и обнять, а когда они вырывались, начинал ругаться на незнакомом им языке.

В начале 1793 года, после долгого отсутствия, в замок наконец явился его хозяин, граф Вальдштейн, и быстро навел порядок. Он уволил наглеца-мажордома, помирил библиотекаря с остальными слугами, заставив их повиниться в своих поступках и принести извинения Казанове. Граф заплатил все его долги и выплатил жалованье за несколько месяцев вперед. «Теперь я спокоен, — написал своим корреспондентам Казанова, — и с легким сердцем могу работать дальше над своими записками». Временами, чувствуя прилив сил, Казанова писал по двенадцать часов подряд. Однако чем дальше, тем писать становилось все труднее. Он стал плохо видеть, его мучила подагра, во время приступов рука отказывалась удерживать перо. К этому времени он успел довести свои воспоминания до 1772 года и теперь раздумывал, стоит ли продолжать их дальше, ибо, по его словам, писал он исключительно для удовольствия — собственного и читателя; далее же ему пришлось бы описывать события печальные, а он не желал удручать себя, равно как и читателя. Раздумьями своими он делился со своими корреспондентами, однако советам их следовать не собирался. Друг его, граф Ламберг, скончался, а более он никому не доверял, особенно если автор письма, ненароком описавшись, именовал его «старым», «стариком» или просто напоминал ему о возрасте. «Я сажусь за стол, беру в руки перо и начинаю водить им по бумаге. И я уже далеко, в милых моему сердцу местах, и мне снова двадцать пять», — с гордостью писал он тем, кто напоминал ему, что совсем скоро ему стукнет семьдесят. Перо помогало ему побеждать возраст, убегать от старости. Тем не менее все чаще, особенно зимой, ему в голову приходила мысль о самоубийстве.

Разум нашептывал ему, что, поселившись безвыездно в замке Дукс, он все равно что перестал жить, однако натура противилась таким рассуждениям, а он более привык слушать натуру, нежели разум. Именно его обидчивая натура заставила его разругаться с давним своим корреспондентом Опицем, придравшись, что тот в каком-то из писем позабыл назвать его «господином». Его место, равно как место покойного графа Ламберга, в сердце Казановы постепенно занял потомственный аристократ принц де Линь, который был на десять лет моложе Казановы, а если судить по внешнему виду — то на все двадцать. Эрудит, превосходный собеседник, друг и доверенное лицо многих европейских коронованных особ, сделавший блистательную военную карьеру, принц жил в Вене, лето проводил в своем замке в Теплице, откуда часто наезжал в Дукс. Познакомившись с Казановой, он вскоре обнаружил, что его вкусы во многом совпадают со вкусами и пристрастиями старого библиотекаря. Они оба обожали Горация, с удовольствием читали классиков, ненавидели якобинцев и оплакивали монархию. Однако де Линь слишком редко приезжал в Дукс, чтобы утешить Казанову, а письма уже не могли развеять хандру Авантюриста. Даже работа более не спасала его от черной меланхолии.

И вот, попросив у принца де Линя рекомендацию к герцогу Веймарскому, Казанова совершил неразумный с точки зрения самосохранения поступок: он бежал в Веймар, оставив графу любезное и одновременно издевательское письмо. Прочитав его, Вальдштейн не обиделся, а только улыбнулся: «Вернется, никуда он не денется». Чтобы предвидеть подобное завершение приключения, не надо было быть пророком. Некоторое время Казанова скитался по городу в поисках места, предлагая свои услуги в качестве домоправителя, воспитателя, библиотекаря, секретаря, любого иного «достойного служителя», однако места ему никто не предложил. Тогда он отправился к герцогу, тот принял его с распростертыми объятиями, однако должностью также не обременил, к тому же Казанова быстро воспылал ревностью (завистью?) к Гёте и Виланду. Недовольный, он укатил в Берлин; город в этот раз ему совсем не понравился. Он поносил невежество его жителей, их суеверие и тугодумство, обрушивался на ростовщиков-евреев, у которых сам же и брал деньги, выписывая векселя на графа Вальдштейна, который безропотно их оплачивал, уверенный, что блудный старец вскоре вернется, неся в руках оливковую ветвь. Так и случилось.

Вальдштейн был по-своему привязан к Казанове и никогда не отказывал ему ни в поддержке, ни в деньгах. Тоска Казановы проистекала из его собственного характера. Многие, знавшие Казанову, сходились во мнении: Авантюрист забыл про старость. Живя сегодняшним днем, а зачастую и часом, он никогда не задумывался о будущем, полагая, что Фортуна всегда и укажет ему дорогу, и поведет его по ней. Фортуна не подвела его: после всех перипетий и треволнений она поселила его вдали от революционных катаклизмов, окружила любимыми книгами, время от времени делала подарки в виде любезных собеседников. Одного лишь она не могла сделать: подарить ему вечную молодость. «Вы никогда не состаритесь, — стремясь утешить Авантюриста, писал принц де Линь, — у вас молодое сердце, ясная голова и крепкий желудок». Он не слишком грешил против истины, но Казанове этого было мало: он хотел блистать, на равных говорить с государями, сидеть за зеленым сукном и унизанными перстнями пальцами метать карты, а потом небрежно сгребать в карман выигрыш, дабы на следующий день спустить его за тем же столом или осыпать золотом очередную любовницу. Суетность была его стихией, он жил ею, а когда ее сменил покой, он стал медленно умирать. Вместе с прошлым Казановы уходил и старый мир. В 1797 году, за год до смерти Авантюриста, в его родную Венецию вошли французские войска под предводительством юного генерала Бонапарта — «самого совершенного гения», «демонического авантюриста» (определения С. Цвейга) Наполеона, в одночасье разрушив древнюю аристократическую Республику.

Давно отказавшись от фантазий любовных, Казанове все чаще приходилось отказываться и от фантазий гастрономических, несмотря на свой все возраставший аппетит. Вскоре желудок вступил в противоречие с остальным организмом. Стоило Казанове отступить от диеты и вволю поесть устриц или обожаемых им раков, как ему становилось дурно, приходилось вызывать лекаря, ставить клистир, а потом несколько дней поститься. Всегда гордившийся своей внешностью, к старости Казанова не приобрел благообразия, а скорее, подурнел. Смуглая кожа потемнела еще больше, покрылась морщинами, могучий орлиный нос превратился в большой и крючковатый, похожий на нос с картинки из детской книжки. Пальцы на руках скрючились из-за подагры, стали распухать ноги, взор потух.

Неожиданно в Дрездене умер брат Казановы Джованни, несколько лет занимавший пост директора Академии художеств, он оставил дела свои не в лучшем состоянии. На небольшое оставшееся после него наследство претендовали любовница Джованни по имени России, а также его взрослые дети от дочери трактирщика Терезы Роланд, на которой Джованни женился в 1762 году в Риме. Детей было четверо: две дочери и два сына. После смерти отца дела семьи взяла в свои руки старшая дочь Тереза, умная и обаятельная девушка, которую принимали в лучших домах Дрездена. Казанова, внезапно воспылавший любопытством и решивший поехать повидаться с родственниками, прежде его не интересовавшими, был встречен сердечно и с любовью. До самой смерти они состояли в переписке, а в урочный час Тереза с мужем, Карло Мандолинист, похоронила Казанову.