Казанова - Елена Морозова

Портрет Казановы. А. Р. Менгс.

Рассуждения о Казанове, Любовнике и Авантюристе, и о его времени

XVIII столетие, галантный век, эпоха обворожительных женщин и красивых мужчин, время острословов и философов, период вызревания цивилизации столетия XX, создания прообраза единой Европы. Столетие, чарующее своим блеском, своей ослепительной порочностью и причудливой добродетелью. Эпоха дня сегодняшнего, без «завтра» и без «вчера», время наслаждений и удовольствий, сиюминутной любви и метко сказанного слова. В любой столице, в любом городе всегда найдется собеседник, говорящий по-французски, готовый обсудить последние парижские моды и новую трагедию Вольтера, поспорить об очередном томе Энциклопедии и рассказать анекдот из жизни придворных знаменитостей. Во всех монархиях, княжествах и герцогствах чувствительные души оплакивают гибель Юлии[1] и несчастного Вертера[2], а жуиры и ловеласы ходят в театр не столько ради представлений, сколько ради хорошеньких актрис. Юная, взбалмошная, очаровательная, капризная актриса, мечта вельможи, готового на любые траты, лишь бы заполучить в любовницы это искрометное существо, становится своего рода идеалом женщины, ибо в моде любовь-игра, любовь-ритуал. Вечные чувства, трагические страсти, возвышенное служение идеалу преданы забвению, их вытеснили чувственные наслаждения. Сладострастный угар, праздник, который никогда не кончается, беспрерывная игра чувств и разума — удел привилегированных сословий, отгородившихся от остальной части общества глухой стеной законов, созданных специально для них, законов писаных и неписаных. Но Просвещение, Книжность, Науки проникают сквозь все сословные барьеры, способствуя появлению новых людей — безродных, но умных и деятельных, готовых применить свои знания и энергию как для личного обогащения, так и на благо всего общества. В недрах европейского сообщества, и прежде всего во Франции, начинается подспудное брожение духа — бесправное, но предприимчивое третье сословие устремляется «в люди», желая потеснить держащую в своих руках бразды правления аристократию. Франция того времени — это законодательница мод и придворного этикета, Париж — интеллектуальная столица мира, где сосредоточены передовые достижения человеческой мысли, где творят философы и писатели, чьи имена давно стали символами духовности XVIII столетия: Вольтер, Дидро, Монтескье, Гельвеций, Гольбах, Руссо… В Париже начинается отсчет времени, получившего название эпохи Просвещения. Просветители верят в справедливость и разум, и, не нуждаясь в Боге, забывают о нем вовсе, зло высмеивая его продажных служителей. В Париже рождаются, кристаллизуются и оттачиваются идеи, ради осуществления которых 14 июля 1789 года взметнется страшный революционный вихрь и тысячи безвинных людей падут его жертвами.

В области нравов Франция также подает пример всей Европе. Французская литература до тонкости разрабатывает теорию соблазнения, «науки страсти нежной», а королевский двор, которому подражает все остальное общество, грубо и цинично реализует утонченный литературный эротизм на практике. Начало эпохи чувственной, временами более напоминающей распутство, любви, практически узаконившей институт любовниц, соотносится с приходом к власти герцога Филиппа Орлеанского[3], ставшего после смерти (в 1715 году) Людовика XIV регентом при малолетнем Людовике XV. Начав свое правление с амнистии, давшей свободу сотням опасных преступников, регент вверг страну в финансовый кризис, доверив управление казной шотландцу Лоу[4], соорудившему гигантскую финансовую пирамиду и благополучно бежавшему из страны, когда пирамида рухнула. В свободное время регент предавался любовным усладам, ввел в моду и по сути легализовал неслыханный доселе разврат и безнаказанность для привилегированного сословия. О скандальных ужинах в Люксембургском саду, устраиваемых дочерью регента, герцогиней Беррийской, знал весь Париж. К концу трапезы участники их обнажались и устраивали настоящие оргии. Говорят, в них принимал участие и сам регент. Чем не картинка из романа зловещего маркиза де Сада? Но, как свидетельствуют современники, герцог Орлеанский был человеком по-своему справедливым и талантливым, просто он «не умел направить свою энергию в нужное русло», отчего предавался разнообразным порокам, к числу которых причисляют кровосмешение и пристрастие к отравлениям.

Людовик XV по части разврата стал достойным преемником своего дяди. Долгое время делами государства занимался умный и энергичный кардинал Флери[5], и только после его смерти в 1743 году Людовику пришлось задуматься об управлении своим королевством. Но не чувствуя к этому занятию никакого интереса, он с радостью отдал государственные дела на откуп своим любовницам и министрам, а сам отправлялся на охоту или в маленький домик в Оленьем парке, где его всегда ждала очередная юная одалиска, готовая удовлетворить любую прихоть монарха. Когда король проходил по дворцу, его буквально за каждым поворотом подстерегала дама, жаждущая угодить монарху. Получить статус официальной фаворитки, которого удостоились мадам де Помпадур[6] и мадам Дюбарри[7], мечтала каждая честолюбивая красавица. Не только придворные, но и иностранные послы воздавали любовницам почести наравне с королевой. Европейские дворы следовали примеру двора французского. Атмосфера французской столицы, пропитанная страстью к наслаждению плодами возвышенной духовности и самым низменным развратом, была питательной средой для авантюристов всех мастей. Казалось, что именно здесь можно было безнаказанно удить рыбку в мутной воде и выйти из воды сухим, прославиться на весь мир и приобщиться к последним достижениям человеческой мысли, завязать интригу с самой красивой женщиной и познакомиться с величайшими умами Европы, преисполниться верой в разум и пройти магический обряд посвящения в тайное братство. Искатели приключений рвались в Париж, где, подобно губке, впитывали в себя отравленный ядом тщеславия и честолюбия воздух, а потом вновь отправлялись странствовать по свету, насаждая и распространяя французские обычаи и нравы.