Наперегонки с темнотой - Рина Шабанова

старался не обращать внимания на настойчивые призывы пустого желудка. А еще мне до жути хотелось в душ.

Человек привыкает ко всему — это я тоже успел уяснить. Я почти смирился со скудным рационом, соседством малознакомых людей, отсутствием нормальной постели и личного пространства, с холодным, просачивающимся из туннелей сквозняком и даже со снующими под ногами здоровенными крысами, но с запахом собственного немытого тела свыкнуться у меня никак не получалось. Как бы я не игнорировал его, он преследовал меня повсюду. За проведенные в подземелье десять дней я мылся лишь раз и, казалось, что тяжелый дух застарелого пота навечно впечатался в самые мельчайшие поры моей плоти.

Так здесь пахли все мы. Сотня скученных в замкнутом пространстве человеческих организмов, источающих одуряюще-убийственное амбре, вызывала отвращение и была способна довести до потери разума. Антисанитария метро убивала во мне всякое желание общаться с кем бы то ни было ближе, чем на расстоянии метра.

Единственным доступным способом поддержания гигиены нам служил сорокалитровый медный чан, который на станцию еще месяц назад приволокла какая-то женщина. Его емкости хватало, чтобы нагреть воду для пятерых, но так как вода была в дефиците, да и на пользование чаном всегда выстраивалась очередь, сделать это было не так просто. К нам с Терри, Лорой и Робом она подошла только вчера.

Использовав доставшиеся мне жалкие литры теплой воды, я так и не смог вымыться как следует. У меня сохранялось стойкое ощущение, что я лишь размазал по телу грязь, но все-таки это было лучше, чем вообще ничего. Успокаивая себя, что не одинок в своих мучениях, я пробовал переключать внимание на что-то другое, однако это мало помогало.

Сейчас я сидел на спальном мешке и, упершись затылком в стену, невольно представлял себя стоящим под горячими струями воды, смывающей с моего тела грязь, пот и бесчисленные проблемы последних дней. Я испытывал от этого почти реальное наслаждение, но открыв глаза, увидел вокруг себя только несчастную многоликую толпу. Впереди ждала очередная холодная ночь, насквозь пропитанная звуками и запахами грязных человеческих тел.

— Мистер Уилсон? — тихо позвала меня Лора. — Вы нашли что-нибудь?

Остановившись в шаге от меня, она замерла в выжидательной позе. Ее светло-карие глаза из-под стекол очков смотрели с тревогой, а на похудевшем миловидном лице отражалась затаенная печаль. Лору и раньше нельзя было назвать чересчур веселой девушкой, но за последние дни выражение этой безграничной печали словно бы навсегда поселилось в ее взгляде.

Поймав его, в который уже раз я испытал чувство вины за то, что мое настойчивое стремление ехать на восток привело нас к жизни в холодном подземелье. В моем представлении Лора давно уже пожалела, что поехала с нами, да и сам я порой сомневался в правильности принятого решения. Все чаще в мою голову закрадывалась предательская мысль, что Роб, возможно, был прав, когда твердил о необходимости оставаться на юге. Возможно, там всем нам было бы лучше.

— Нет, Лора, ничего. Как и вчера, все забито до отказа. — Не в силах вынести промелькнувшего в ее лице скорбного выражения, я опустил взгляд под ноги. — Довольно сложно найти что-то подходящее для такого количества людей. Нам удалось выяснить, что через неделю откроют еще один лагерь, но возле него уже живут тысячи. Так что туда тоже не пробиться.

— Мы останемся тут? — еще тише спросила она.

— Пока да. — Через силу улыбнувшись, я сделал попытку ее подбодрить: — Лора, нужно немного потерпеть. Уверен, скоро отыщется что-нибудь стоящее.

— Мистер Уилсон, — по ее тону и по тому, как она стояла, потупив взгляд, я догадался, что она вновь начнет набившую оскомину тему, — здесь нельзя оставаться. Почему вы никак не хотите отсюда уйти? Я уже слышала, что вчетвером будет трудно, но разве сейчас нам легко?

— Лора, мы уже не раз говорили об этом, — обреченно вздохнул я. — Вы же видите, на Роба теперь нельзя положиться, а один я не смогу добывать пропитание и в случае чего охранять и защищать нас. Пожалуйста, поймите это. — Я выразительно посмотрел на нее, намекая, что не стоит опять начинать спор, а затем отвлек ее вопросом: — Кстати, как он?

Она перевела взгляд на Роба. Тот сидел на одеяле немного поодаль от нас и, прислонившись спиной к замызганной кафельной стене, глядел в пространство. Его не волновало ничего из происходящего вокруг.

— Без изменений. Он не выходил на улицу и почти все время спал. Я за него переживаю, мистер Уилсон.

— Я тоже, Лора, — проследив за ее взглядом произнес я, а потом раздраженно добавил: — Прошу вас, хватит звать меня мистер Уилсон. Не понимаю, почему вы так упрямо не хотите называть меня по имени?

— Мне так удобней, — смутившись, пробормотала она. — Простите, если вам не нравится.

— Да нет, все в порядке. Зовите мистер Уилсон, раз вам так больше по душе, просто это режет слух.

Лора отделалась молчанием, а потом и вовсе куда-то ушла. Наблюдая за суетливой возней населяющих станцию людей, я просидел на своем мешке еще несколько минут, а потом нехотя поднялся и пошел к Робу.

— Как дела, Роб? — приземляясь на одеяло рядом с ним, спросил я.

Смерив меня безучастным взглядом, он изрек нечто вроде: — «порядок», но прозвучало это неразборчиво. Только по движению его губ я смог определить, что означает произведенное им мычание. Он снова уставился прямо перед собой, а я еще долго смотрел на его неподвижный профиль.

Роб сильно переменился. Со смерти Айлин прошло две недели, а он так и не пришел в себя. Более того, с каждым днем ситуация усугублялась и я начинал подозревать, что этого не произойдет никогда.

Он очень исхудал, черты некогда сильного, выразительного лица заострились и в то же время странным образом будто стали размытыми. Провисшую кожу избороздили сотни глубоких морщин, отчего оно напоминало бесформенную резиновую маску, а несколько дней назад я с ошеломлением разглядел, что в его голове не осталось ни одного русого волоса. Роб сделался полностью седым.

Безусловно, его внешний вид меня беспокоил, но куда большие опасения вызывало его психическое состояние. В первые дни он питал слепую озлобленность ко всем, кто к нему приближался, теперь же она сменилась тупым безразличием. На потерянного ребенка он больше не походил, скорее напоминал блаженного, выжившего из ума старца.

Днями напролет он сидел на своем одеяле и отсутствующе смотрел в пустоту. При взгляде на него создавалось стойкое ощущение, что разум его погрузился в состояние глубокой фрустрации и теперь блуждает где-то далеко отсюда. Правда, случалось, на короткий миг