Клинком и сердцем. Том 1 - Ирина Успенская

— Все верно, — ответила подруга на его взгляд. — Это и правда тот самый дон Раэн. И я очень этому рада. Тот, кто зовет его другом, разбирается в людях, и его мнению я верю.

— Тем лучше! — отозвался от костра Фарелли. — Хм, а не будет ли страшным нарушением этикета, если мы просто положим это мясо на хлеб?

— Я думаю, так будет намного вкуснее, — уже веселее сказала Айлин. — Кажется, этикет остался в Дорвенне, как и многое, что казалось очень важным, а на деле…

Она осеклась, потом смущенно улыбнулась и продолжила:

— А знаете, когда-то я очень сильно поссорилась со своим… братом.

Аластору показалась странной заминка перед последним словом, но потом он вспомнил тот скандал пятилетней давности, о котором узнал гораздо позже. И почему Айлин так упорно не зовет себя леди Ревенгар.

— Из-за этикета? — понимающе уточнил итлиец.

— Да, — уже совсем светло улыбнулась Айлин. — Мне было всего двенадцать. Я слишком вольно повела себя на домашнем празднике у своих друзей, с которыми училась в Академии. Они намного старше меня и оба — юноши. Я стояла слишком близко к ним, когда мы любовались фейерверком. Конечно, это было недопустимо. Брат меня осудил, хотя мы даже не оставались наедине. И он был прав. Этикет — это очень, очень важно…

«А сейчас она ночует в палатке с двумя мужчинами, — с холодной ясностью подумал Аластор. — И от этого пятна на репутации ни одна порядочная девушка уже никогда не сможет отмыться. Неважно, что мы оба относимся к ней с почтением, высший свет никогда не простит подобного. Что же я наделал… И как это исправить? Можно ли вообще исправить подобное?!»

— Но теперь я думаю, что есть вещи гораздо важнее, — с безмятежным спокойствием продолжила Айлин. — Например, тепло и еда, которыми можно поделиться. Дружба, семья, любовь… То есть я имею в виду любовь к своей стране! — закончила она и порозовела щеками уже по-настоящему, а не от бликов костра.

— Вы совершенно правы, изумительная донья, — тихо сказал вдруг появившийся рядом арлезиец. — Ах, сколько мудрости в ваших словах. Любовь гораздо важнее этикета, ведь это зерно, из которого растет и дружба, и верность, и отвага, и все прекрасное, что есть на земле. Синьор Лучано, а не пустить ли нам по кругу эту флягу? За красоту и мудрость прекраснейшей из дорвенантских дев!

— Всем сердцем поддерживаю, благородный дон! — откликнулся итлиец. — Кстати, мне показалось или у вашего седла приторочена лютня?

— Она самая! — слегка поклонился Раэн. — И если благородное общество пожелает…

Он испросил взглядом разрешения Аластора, и тому пришлось поблагодарить со всей возможной вежливостью.

— Лютня! — воскликнула Айлин, и ее странная подозрительная грусть наконец исчезла. — Вы играете, дон Раэн?

— Немного, — улыбнулся арлезиец, действительно снимая с седла кожаный плоский футляр. — До настоящих мастеров мне очень далеко, но надо же развлекать себя в дороге. Правда, дорвенантских песен я не знаю. Разве что старые баллады, но они такие унылые! Прекрасная донья знает арлезийский? Итлийский?

— Лучше всего я знаю итлийский, — признала Айлин. — И фраганский… Аластор, а ты?

— Фраганский, — сдержанно сказал Аластор.

Стыдно признаться, но итлийский, принятый при дворе, он знал отвратительно, зато на фраганском, благодарение месьору д'Альбрэ, изъяснялся так же свободно, как на дорвенантском. И, как утверждал тот же месьор, с недурным произношением, что в устах бретера приравнивалось к высшей похвале.

— А вы, Лучано?

Аластор мельком отметил, что итлиец из синьора Фарелли превратился в устах благородного дона сначала в синьора Лучано, а теперь тот и вовсе зовет его по имени. Но, следует отдать ему должное, в тоне ни капли презрения к простолюдину. Напротив, имя итлийца звучит у Раэна мягко и тягуче. Так, словно они давно знакомы или вообще близкие друзья. Но раз Фарелли не обижается, значит, заступаться за него не стоит.

— Дорвенантский, фраганский, арлезийский, — улыбнулся шпион-приказчик и пошутил: — И немного итлийского.

— Значит, фраганский, — ответил улыбкой на улыбку Раэн. — Но сначала я сыграю вот что.

Сел у костра на собственное седло, по-восточному скрестил ноги… И лютня в его руках запела нежно и сладко, так что Аластор вздрогнул от удивления. Не то чтобы он не любил музыку! После сытного обеда приятно послушать заезжего менестреля. Потанцевать на празднике в деревне или на балу — тоже отменное развлечение. Но чтобы звуки будили что-то внутри, куда-то звали, обещали что-то невероятное, ни разу не испытанное? Чтобы от музыки в горле становилось тесно, а потом, наоборот, легко-легко, будто за спиной выросли крылья?

Он слушал молча, боясь шевельнуться, и так же молчали рядом все остальные. Лишь когда лютня смолкла, Фарелли, словно очнувшись от глубокого сна, встрепенулся и прошептал:

— Божественно. Чье это? Никогда не слышал…

— О, это совсем юный фраганский композитор, — все так же мягко сказал арлезиец. — Маэстро Блаварини. Ему прочат великую славу, и я полностью согласен. Жаль, что остальная его музыка слишком сложна, чтобы сыграть на одной лютне. А теперь обещанная баллада для прекрасной доньи!

Он слегка улыбнулся и снова тронул струны, отозвавшиеся теперь весело, игриво и ласково. Сыграл вступление и запел. Эту фраганскую балладу Аластор знал, наставник порой мурлыкал ее себе под нос, а иногда, будучи в прекрасном настроении, даже играл. Правда, на гитаре, а не на лютне. Что-то про любовь, которая растет в саду, словно алая роза. А еще подобна песне, с которой идут в путь… В общем, обычная красивая чепуха, которая так нравится девушкам.

Вот и Айлин слушает с удовольствием, щеки раскраснелись, губы кажутся пухлыми, нежными и яркими. А волосы, вроде бы тщательно заплетенные итлийцем в косу, снова растрепались, и золотистое облачко окружает ее лицо…

Аластор отвел взгляд, поймав себя на том, что слишком долго и пристально смотрит на подругу. А это неприлично! И неважно, что она этого взгляда не замечает, потому что слушает балладу. Вот прав был отец, говоря, что дворянину пристало владеть не только оружием, но и изящными искусствами. Умел бы Аластор играть или хоть прилично петь! Нет, петь его учили, но… В этом он точно не был силен. Да и занятия предпочитал совсем иные. Пофехтовать, проверить счетные книги, объездить лошадь… Да хоть секирой покидаться — и то больше пользы!

— Браво, благородный дон, — улыбнулась Айлин, когда баллада закончилась. — Вы прекрасно поете!

Раэн поклонился, не вставая, и тут Фарелли вкрадчиво поинтересовался:

— Не смею настаивать, но не хочет ли благородный дон отдохнуть? И заяц подоспел как раз… А если вы не слишком ревнуете к своей лютне, то, может быть…

— Хотите сыграть? — усмехнулся арлезиец. — Я не ревнив, извольте! Кому попало в руки не даю, но здесь особый случай.

Что он имел в виду, Аластор не понял, зато увидел, как руки этих двоих на мгновение встретились на передаваемой лютне. И быстрые взгляды, которыми обменялись оба южанина, чтоб их. Странно. И подозрительно. Или нет? Может, он себе что-то придумал, и это костер так отблескивает?