Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

– Ну-те-с, господа, приготовьтесь, – продолжал Скобелев. – Раз, два, три!

Шпоры и нагайки впились одновременно в бока наших лошадей, и мы марш-маршем ринулись вперед. Я и Хоранов скоро опередили всех и около версты скакали во главе мчавшейся во весь дух кавалькады в 15 человек. Но на второй уже версте нас обогнал Струков на своем красивом гнедом скакуне, и мы волей-неволей должны были уступить ему пальму первенства. Наконец, после трехверстной бешеной скачки мы снова собрались все вокруг Скобелева и, оживленно болтая, въехали в город.

Эти поездки и рекогносцировки составляли единственное для нас развлечение. Впрочем, из Сан-Стефано приехали как-то две довольно смазливые француженки и по вечерам распевали нам всевозможные пикантные шансонетки. Кроме нас, Скобелева со штабом, их являлась слушать и масса офицерства, полковников, командиров и даже солидных генералов. Особенно была мила одна из этих певиц – мадемуазель Жеди, и к ней очень благоволил Михаил Дмитриевич.

Так тянулась наша жизнь в Чаталдже – мирно, тихо и довольно скучно. В начале февраля пронесся слух, что скоро Главнокомандующий проедет по железной дороге в Сан-Стефано. Действительно, 11 февраля нам приказано было всем собраться на станцию железной дороги, отстоящей от города верст на десять. Сюда же прибыли все начальники частей войск, расположенных около Чаталджи, и депутаты от города с хлебом-солью.

Около семи часов вечера прибыл великокняжеский поезд. На станции Главнокомандующий был встречен Скобелевым, почетным караулом, всеми офицерами и депутацией. Скобелев отрапортовал Его Высочеству, вышедшему из вагона на платформу. Николай Николаевич поздоровался со Скобелевым, с высшими чинами, с почетным караулом и любезно принял хлеб-соль от депутации, а затем направился наверх, в отведенные для Его Высочества покои. Генералитет и высшее начальство направилось туда же, а более мелкий люд атаковал шатер, разбитый возле станции, в котором помещался буфет.

В свите у Главнокомандующего было довольно много моих хороших знакомых, и скоро у нас завязался самый оживленный разговор за одним из столиков, на котором, конечно, появилось несколько бутылок вина. Тема была самая животрепещущая – перемирие, Константинополь. Под влиянием выпитого вина я в споре употребил несколько крепких слов, столь свойственных русскому человеку, и совершенно не заметил, что в это время к шатру нашему подошел начальник штаба действующей армии, генерал Непокойчицкий, со своим помощником, генералом Левицким[236]. Меня кто-то толкнул. Я оглянулся, и тогда только заметил, что генералы очень косо взглянули в нашу сторону. Через несколько минут меня потребовал к себе Скобелев, которому сообщили уже о моем поведении.

– Что это вы там распустили язык? – довольно сурово встретил меня генерал. – Извольте сейчас отправиться обратно в Чаталджу, а завтра вы будете арестованы!

Оправдываться было бесполезно, и я, распростившись с боевыми сотоварищами, поехал восвояси. Дорога от вокзала в Чаталджу проходила в объезд болота, через которое напрямик, на протяжении около двух верст, устроен был для пешеходов мостик. «Не попробовать ли переехать через этот мостик?» – подумал я – и направил на него своего коня, хотя ширина мостика была не более 1/2 аршин. Лошадь моя была спокойная, ловкая, и я за нее ничуть не боялся.

Какой-то пехотный офицер, ехавший тоже с вокзала в город, рискнул взять с меня пример, и горько поплатился за свою смелость. Лошадь его испугалась шедшего навстречу пешехода, шарахнулась в сторону, и всадник с лошадью очутились в болоте, в грязи… С большим усилием несколько человек вытащили их оттуда. Смешно было смотреть на перепуганного офицера, всего в грязи…

На следующий день я еще лежал в постели, как явился ко мне не помню кто из моих товарищей и со смехом объявил мне, что Скобелев приказал арестовать меня на трое суток домашним арестом.

– Домашним арестом на три дня? – удивился я.

– Не веришь, так посмотри! – сказал приятель-вестник и указал на дверь.

Я босиком вскочил с постели, подбежал к двери и отворил ее – в коридоре у порога действительно стоял часовой с ружьем в руках.

– Ну что, поверил? С тебя, брат, магарыч! – зло подшутил он.

– Что ж, это можно. Эй, принести нам вина!

Комната, где я помещался, находилась во втором этаже турецкого дома. Рядом со мной, в соседней комнате, поместился священник какого-то пехотного полка, совершенно мне незнакомый. Поп по целым дням сидел дома и пил чай. Двери моей комнаты и батюшкиной находились, таким образом, рядом. Мне вдруг пришла дикая фантазия переставить часового от своей комнаты к соседней и арестовать, таким образом, попа. Целое утро ко мне являлись товарищи, и я провел время превесело. Хохотали и острили без умолку.

Около часу дня я преспокойно вышел из комнаты, и часовой, не зная моего лица и принимая меня за гостя, беспрепятственно меня выпустил. В это время подошел разводящий, и я его уверил, что арестованный сидит не у той двери, где стоит часовой, а в соседней. Разводящей поверил и приказал часовому передвинуться на два шага вправо. Офицерство, бывшее у меня, хохотало до упаду. Через некоторое время батюшке вздумалось выйти из дому. Но только что он отворил дверь, как часовой солдат остановил его со словами: «Не приказано пущать». Перепуганный поп сейчас же спрятался обратно. Конечно, я объяснил потом разводящему свою шутку и засел снова в свою комнату.

Вечером ко мне зашел Хомичевский и сообщил, что Скобелев меня простил и зовет ужинать.

– За обедом он спросил про тебя, и Лисовский рассказал про твою проделку с попом. Сначала Скобелев ужасно рассердился, но когда ему рассказали, как перепуганный батюшка, выйдя из своей комнаты, увидел часового, который не пустил его со словами: «Не приказано пущать!», Михаил Дмитриевич расхохотался и сказал: «Этот Дукмасов вечно что-нибудь выдумает! Уберите часового от этой обезьяны и притащите его вечером ужинать!»

– Ну нет, брат, шалишь, ужинать я не пойду! – решил я разыграть роль обиженного и, действительно не пошел.

На другой день, за завтраком, Скобелев пожурил меня за поминовение родителей на вокзале и за шутку с попом, и тем дело и кончилось.

Через несколько дней я уехал в Сан-Стефано.

– Ваше превосходительство, – обратился я к генералу, – позвольте мне отправиться в Сан-Стефано!

– Это зачем? – спросил он.

– Дам проводить…

– Каких это дам?

– А француженок ваших… Как же они без кавалера отправятся!

– А вы их не съедите по дороге? Ну, поезжайте. Только, Бога ради, без историй. Да можете, впрочем, и не возвращаться: отряд наш все равно скоро туда двинется.